Збышек носом втянул малиново-пряный пар и опрокинул в себя ещё глоток.
Было хорошо-о.
В теле разливалось приятное тепло, члены оттаивали после езды по морозному шляху. Збышек выменял последние дукаты на волотовские гроши, привязал Булку и с замиранием сердца ткнул в блестящие перники, которые выставил на прилавке старичок-переселенец.
Перник назывался не то «бухен», не то «кухен» и так дивно, так сладко запах, что рот наполнился слюной, а утроба сжалась и заурчала хуже голодной кошки.
– Ничего, дружок, – Збышек похлопал себя по животу. – Праздник продолжается.
«Праздник» наступил со Святого Анджея, когда Збышек, работавший все лето на мызе, кинул башмак за спину. Мысок недвусмысленно указал на дорогу, и с тех пор Збышек только и делал, что ездил по городам Старой Волотвы да в усмерть отъедался, как медведь на зиму.
Слава Господу, было на что.
Едва зубы и язык Збышека погрузились в рассыпчатое, медово-перченое тесто “бухена”, дыхание перехватило. Он едва не заплакал от счастья, пожевал мякоть и глянул в половник из-под малинового крупника. Целебный настой болтался на донышке.
– На вишне, на клюкве, на лимонах, – донеслось на смеси волотовского и западного наречий.
– Всенепременно, пани, – ответил Збышек, куснул ещё перника и двинулся на голос.
Под ногами поскрипывал снег. На прилавках золотыми реками дымилась медовуха, и пахли свежей сдобой прецли с маком, так похожие на руки, сложенные для молитвы. Гости ярмарки ходили кругами и наполняли животы, горожане несли домой веточки сирени и вишни, чтобы те зацвели к Рождеству и на год прогнали злых духов.
Последний глоток крупника слегка вскружил голову Збышеку, но отчаянно хотелось еще, и хотелось, чтобы этот «бухен», этот зимний вечер и легкость в членах не кончались. Потому что, если не они…
Збышек мотнул головой, но в голову уже аспидами поползли черные мысли: снова дорога, снова холод, снова сезонные работы и тревога под сердцем, не уходящая, неизлечимая, невыносимая – тревога, что в Ялинах Збышек оставил часть себя. Какую часть – он бы и сам не сказал, но и вернуться за ней не мог. Только сводило душу раз за разом и куда-то гнало – за горы, туманы, за бледно-розовый рассвет.
Збышек заел тяжёлые мысли последним куском перника и ввалился в корчму.
– Крупнику будет, пани? – обратился он к беловласой хозяйке-переселенке.
Та ответила на западном наречии что-то непонятное, вроде «горящей головы», и показала трижды по три пальца. Входило дороговато, но Збышек сочно рыгнул и грохнул на столешницу гроши.
