Потому, когда прошла ещё одна неделя, за которую он научился тому, как поддерживать порядок в доме и помогать своим новым друзьям, когда хозяин сказал, что пора, Жан безропотно пошёл за ним. Мальчик боялся, но делал всё, что от него требовалось.
Ритуал проводился в большой хозяйской спальне. Окна были занавешены плотными шторами, погружая всю комнату в темноту, которая была бы непроглядной, если бы не несколько свечей, расставленных в ней. Неверный свет от них играл тенями предметов интерьера, создавая иллюзию какой-то странной жизни, неуловимой взглядом ребёнка, но таинственно-зловещей.
Хозяин велел раздеться, а затем завязал ему глаза. Что было потом, мальчику было сложно описать. Он запомнил боль, которая пронзила ему весь низ тела, когда что-то протыкало его. Запомнил сбивчивое дыхание господина, который что-то шептал ему в ухо, не переставая, на чуждом Жану языке. И то, как всё неожиданно кончилось, когда ему уже казалось, что он не сможет больше вытерпеть.
– Ты молодец, мой мальчик, ты справился… – хозяин погладил его по голове и снял повязку. – Теперь ты в безопасности, проклятье отступило. Оденься и принеси мне воды, будь добр.
Жан поспешил исполнить пожелание господина, хотя каждый шаг давался ему болью. Он был рад, что сможет остаться здесь. Остаться человеком.
*****
Получилось.
Герберт фон Гойзнер воплотил свой замысел в жизнь. И это дало ему не только удовлетворение желаний плоти, но и вселило уверенность в том, что всё осуществимо. Даже его изобретение, которое он всё ещё лелеял в уме.
С Жаном всё прошло как нельзя лучше. Пройдёт время, и он сможет быть с мальчиком, не завязывая тому глаз. И принуждая того к большему, прикрывая нововведения необходимостью усовершенствовать ритуал, внушая ребёнку, что необходимо и самому стараться ради себя.
Да, где-то в глубине своего существа Герберт чувствовал стыд и вину за свои действия, но он успокаивал себя тем, что дал мальчику куда лучшие условия жизни, чем большинство чернокожих детей когда-либо получат. Он спас его от участи умереть в юношеском возрасте от плетей и непосильного рабского труда, ведь срок годности, если можно так выразиться, одного негра при полной рабочей нагрузке составлял около семи лет.
Вместе с именем Жан получил саму жизнь. И если за это ему придётся расплачиваться телом с хозяином, даже не имея понятия об этом, то так тому и быть. В конце концов, рабовладельцы Бразилии не церемонились бы с ним, не стали бы оберегать детскую психику или мужскую гордость, если бы вдруг решили использовать мальчонку для утех. А Герберт был аккуратен и заботлив. И умён.
