Степан Михайлович же оказался именно таким, каким показался при первой встречи, грубоватым, неотесанным, властным, хитрым и лукавым дельцом. Казалось, если бы сам черт сел играть с ним в карты, то проиграл бы ему не только деньги, но и хвост с рогами. Главным смыслом жизни и единственным, что он любил искренне, трепетно и нежно были деньги. И если что-то нельзя было превратить в монету, то сие явление тотчас теряло для него интерес, надо отдать должное, любовь та была взаимна, деньги любили его не меньше чем он их, и словно сами текли к нему в руки. Второй любовью была игра в карты. Третьей – выпивка. И уж только четвертой женщины, хотя данное обстоятельство доподлинно неизвестно. Дом всегда был полон слухов, так что из рассказов прислуги Анна поняла, что предыдущая гувернантка-француженка, оказалось вовсе и не француженкой, отчего и была позорно изгнана из дома. Однако из города не уехала, а позже была замечена в Михайловских номерах, аккурат в том месте, где располагалась одноименная ресторация и игорный дом, завсегдатаем которого был Степан Михайлович, но и данное обстоятельство доподлинно неизвестно.
И хотя с Анной, Кузнецов был неизменно любезен, а дистанция между ними никогда не сокращалась, порой она ловила на себе его тяжелый мужской взгляд. В те моменты она вела себя еще холоднее и чопорнее чем обычно, а взгляд ее был суров и недружелюбен. Еж, выпустивший иголка, пожалуй, в те дни и то выглядел добрее.
Что касается детей, то задача перед Анной стояла не из легких, не сказать, чтобы воспитание в семье Кузнецовых отсутствовало, но носило оно преимущественно фрагментарный и не системный характер. Если говорить попросту в семье царил вавилонский хаос. В чем не было греха – было под строжайшим запретом, чтобы следовало запретить – разрешалось, а то и поощрялось. Купец в воспитании был строг и суров, за столом, за отказ есть, поданное, мог и ложкой по лбу треснуть. Но к счастью для детей, дома он бывал редко и не по долгу, предпочитая находиться в конторе или находясь в разъездах по делам. А потому запреты существовали лишь до той поры, пока за ними следил отец. Вне его поля зрения ничто не мешало им проказничать и озорничать, как и положено детям их возраста.
Между собой сестры, родившиеся с разницей лишь в год, вели себя будто щенки с одного помета, без конца дразнились, щипались и толкались. Мир их никак не брал, когда же дело доходило до слез, отец строго кричал им: – Обнюхайтесь! Вы же сестры! – После этого целый день они ходили по дому, хоть и надувшись друг на друга, но соперничество прекращали, правда, лишь на время.
