Я почесал стриженный затылок:
– Прости за позу, которую придется принять, но…
– Слушай, это я должна стесняться, а не ты. Как лечь?
– Гм. Не лечь. Обними меня руками и ногами.
Глаза Марианны напряглись одновременно подозрительно, одобрительно и уважительно:
– Ты уверен? Я-то как бы не возражаю…
Не договорив, она запрыгнула на меня – как можно быстрее, чтобы не успел передумать. Моя шея оказалась в капкане рук, поясницу обвили ноги, по груди распластались громко стучащие мягкие колокола, сбивая дыхание обоим.
Я взял Марианну за талию:
– Теперь отпусти руки. Отпускай-отпускай. И опрокидывайся назад. Медленно. Ложись на воду. Раскинь руки. Дыши ровно. Не бойся, пусть лицо погрузится еще глубже, я держу. Запрокинь лицо.
– Я не смогу слышать! – Марианна напрягла живот, и ее тело поднялось над водой, повиснув на крепко стиснувших мою поясницу ногах и моих поддерживающих ладонях.
– Нужно не слышать, а выполнять! Расслабься и лежи, это все, что требуется. И не вставать без приказа!
– Но как я услышу приказ?!
– Почувствуешь! – С силой нажав, я плюхнул ее обратно.
Подействовало. Марианна мужественно отплевывалась, захлебывалась, тонула, взбивала руками пенные буруны, но задранного в небо подбородка больше не поднимала. На искрящемся упавшем небосводе передо мной белел живой Млечный путь, который оплел меня кольцами планет и связал общими орбитами. Он имел свою непреклонную волю – но подчинился моей. Зовуще-далекий – и такой терзающе-близкий. Недозволительно близкий. До ожогов на коже. Еще – чужой и странно родной одновременно (ага, мы же в ответе за тех, кого).
Притворявшееся прирученным создание мерно дышало, закрытые глаза периодически заливало, а макушку, половину лба, виски и уши полностью захватила враждебная стихия, с которой, пытаясь помириться, царевна продолжала бороться. Шея, ребра, бедра – их так же поглотила бриллиантовая рябь, а кораллово-белый остров живота то погружался, схлестываемый волнами, то снова всплывал, подставляя лучам блестящую нежность. Выемка пупка превращалась в маленькое озеро, звавшее на водопой (и ведь хотелось, блин его за ногу), а чуть выше над синей густотой выступали луковки куполов, словно храмы утонувшего Китежа маня в царство нимф, сирен и водяных. Или хотя бы в ладони – напоминая о бренности сущего и с мыслями о высшем взывая к низшему.
Нет уж, уважаемый Китеж, утонул так утонул.
Я чутко улавливал приливы и отливы взаимоотношений с водой, которые царевна выстраивала с моей помощью. Когда тонула – приподнимал, расслаблялась – плавно опускал. Смотрел на нее (а куда еще смотреть?) и думал: не роняли ли меня в детстве? Что я за человек, если со мной делают, что хотят, а я покорно ведусь, думая, что веду сам?
