И позвонил назавтра в библиотеку. А потом стал вечерами долго разговаривать с ней по мобильнику. А потом встречаться почти каждый день. Сколько времени прошло, три недели, что ли? Долго это или нет? Вот также она думала тогда, в его семидесятидвухметровой студии, лёжа на его плече. Даже не думала – пугалась, а вдруг он решил, что она слишком скоро согласилась. И как хочется знать что он о ней думает, потому что он не такой как все. Он единственный, он единственный…
7
Внезапно так остро: его запах, его кожа, его родинка под лопаткой и другая – над ключицей, его руки, его бёдра… Нет. Всё. Всё кончено. Больше никакого дурмана, никакой любви. Он сломал в ней всякую способность любить, верить, быть счастливой. И она не будет вспоминать, что всего три месяца назад радостно сказала «Да» на предложение стать его женой. Как можно быть его женой, если он даже и не мужчина. Ну, не совсем мужчина. Иногда.
8
Но она вспоминала. Долгий-долгий май с ожиданьями новых встреч, с шёпотом по вечерам под одеялом в мобильник: «Ты меня любишь?» «Люблю» «Ну давай прощаться, у меня все спят уже» «И мне спать пора. Завтра в пять вставать и ехать за Сестрорецк, к чёрту на рога.» «Ой, и правда, уже второй час. Я тебя люблю.» «Завтра, может быть, освобожусь пораньше и встретимся. Я тебя люблю» «И я». С уговорами «Ну останься, не уходи, останься со мной» «Я не могу, что брат подумает» «Да он обрадуется только» «Нет, я не могу. Мне неудобно» «Ты же взрослая женщина» и так до самой двери, а там заспанная невестка «Ты чё так поздно?» «К комиссии из Москвы готовились. Переучёт» «Да что там у вас воровать? Мышей если только». И лето. Отпуск вместе, странная, неизвестно откуда появившаяся мальчишеская дерзость и безрассудство, и вера, что пока он с ней, ничего страшного не случится, и всё можно: и в новых босоножках на высоченной платформе по бетонному ограждению над скалистым берегом моря; и на канатной дороге озоровать и перевешиваться через перила вниз; и в море целоваться у всех на глазах, прижимаясь к нему всем телом и обвивая ногами бёдра; и купить трикотажный сарафан в дырочку почти прозрачный до середины бедра, держащийся на паре ниточек; и прыгать с высоченной вышки…. Она всегда боялась высоты, а тут стоило сказать Феде: «Ты понимаешь, что весь страх внутри тебя? Что он зависит от тебя, а не ты от него?»– и больше нет ватных ног и головокружения. А эти долгие темные ночи, и десятки ласковых имён, которые он давал ей. И самое нежное: «Нюсечка, как мне хорошо с тобой, моя радость». А она только и придумала, что шептать в ответ: «Единственный мой». И уж после отпуска стало понятно, что едет она к нему, а на квартиру к брату только за вещами, и уже так определённо стало, что дом там, где огромная стереосистема, груша и тренажёр в одном из углов, где матрас лежит прямо на полу, а на полках стоят чудные книги: всё специальная литература и фантастика, да ещё по истории. В ту комнату, где он однажды сказал ей:
