– Красавица… – Маринка восхищенно смотрит на меня.
Я стою перед зеркалом в полный рост и не вижу в нем своего отражения. Только пустоту.
– И впрямь хороша. Ничего не скажешь, – тетя Клава поправляет мне на голове фату.
Лена занимается мейкапом, а мама непрестанно плачет.
– Олеся, я не могу смотреть на тебя, – срывающимся голосом произносит мама.
– А ты и не смотри, сестренка, радуйся. В хорошую семью дочь отдаешь. Со временем глядишь и спесь сойдет. Да, Олесь? – Крестная поднимает мне подбородок, не давая опустить взгляд, в котором, я уверена, сейчас все могут разглядеть, то, что происходит у меня внутри.
– Клавка, лучше помолчи, – машет в ее сторону рукой мама, – жаль, что Сереженьки нет рядом, – так некстати вспоминает мама брата.
– Оля, ну прекрати рыдать, не на похоронах же, ей Богу. Надо по дороге в церквушку зайти, свечку поставить, чтобы испорченную невесту домой не вернули, – ерничает тетя Клава.
Зло щурюсь и смотрю на нее.
– Хватит трепаться. Достали, – вырываюсь из ее рук. – А это, Крестная, вообще не твое дело. Ясно.
– О, ты погляди, Оль. Еще кольцо не одела, а уже грубить начала. Вот тебе и воспитала на свою голову крестницу. Думала вместо дочери она мне. А она, паршивка…
Тетя Клава хватается за сердце, пятится к стулу:
– Ах ты, неблагодарная. Знала бы, ни в жизнь платье не чинила тебе, – резко разворачиваюсь. – Скоро?
Холодно. Равнодушно. Спрашиваю маму.
– Лесь. Что с тобой? Зачем так с тетей разговариваешь? – вступилась за моих родных подруга.
Я лишь на мгновение задерживаю на ней свой взгляд. Снова перевожу на маму.
– Скоро? – скупо спрашиваю.
Женщина смотрит на часы, вытирая платком нос.
– Через пять минут подъедет машина, – отвечает.
– Тогда собираемся. И хватит уже дурака валять, Крестная. Ты не в театре, – собрала в кулаки ткань платья, приподняла, чтобы легче было идти.
– Грубиянка, – слышу раздосадованный голос тети. – Оль, а ты что молчишь? Приструни свою дочь! – требует она.
– Отстань от нее, Клава. Ты видишь, у девочки нервный стресс. Не трогай ее.
