Соловей кое-как сел. Получилось не с первого раза. Оглядел себя. Рана в области сердца загноилась и покрылась желтой корочкой. Руки слушались плохо, наконечники стрел торчали из обоих плеч. Кажется, прошли насквозь. Нога распухла, но двигалась, отдаваясь тупой болью. Ничего, заживет. Раз еще не помер, значит, в ближайшее время этого не случится.
Его подстрелили, когда он понял, что войско у пригорка – всего лишь приманка, чтобы выманить его подальше от града. Бросился назад, но опоздал, визги женщин и плач детей донеслись из-за стен. Обратно долететь не успел. Сразу несколько стрел попали в оба крыла, грудь и ногу. Что было дальше – не помнит. Как оказался посреди леса, тоже.
Соловей поморщился и поднялся. Повело в сторону, чуть не упал, ухватившись за тонкий ствол, выстоял. Нужно попасть в Троедубье, узнать, что там. Выстоял ли град.
Пелена боли и беспокойства за своих застила глаза. Он видел, что люди князя прорываются. Боги, сделайте так, чтобы у них ничего не вышло!
А она? Что с ней? Дышать стало еще тяжелее. Если с Лизой что-то случилось…
Сейчас бы добраться до лагеря, там завсегда оставались пара-тройка оборотней для пригляда.
Шел долго. Падал несколько раз, неудачно приземляясь, кажется, вывихнул и без того опухшую как медвежья лапа, лодыжку, часто останавливался, чтобы передохнуть. Мысли сменялись одна другой роем жужжащих пчел, но одна особенно не давала покоя: что с его людьми? Сумели ли отстоять Троедубье?
Не он брал на себя ношу ответственности, Боги возложили сами, но ему ее нести. И, кажется, он не совладал с ее весом.
Думы о Лизе были самые мрачные. Ее образ, последний, который видел перед битвой, острым ножом резал часто бьющееся в груди сердце. Злость, почти ненависть во взгляде, обращенном на него – за что? Ему-то казалось, ей так же необъяснимо хорошо рядом с ним, как и ему. Или притворялась? Но для чего? В чем ее женское коварство?
Бабы как таковые никогда не были для него загадкой. Вернее, он сам никогда не стремился копаться в их сущности. Зачем нужна девица? Управляться в хозяйстве, обстирывать-кормить-поить своего мужика, да в ночи доставлять удовольствие. Та же Любава, которая как боярская дочь была нежнее и ласковее прочих, знала свое место и редко когда спорила. Только раз, и то, думается, он довольно объяснил ей, что больше не желает знаться.
Конечно, поступить с супружницей так, как он планировал – жестоко. Вернуть в семью как ненужную вещь, да еще со всем приданным и выше того, почти растоптать девичью честь. Обычно, когда князьям надоедали свои жены, они брали вторую, третью, а порой и четвертую, коль хватит силы и богатства. Он не хотел даже первой. Он хотел одну единственную, которая смотрела на него, как на предателя.
