— Перекрасили, значит?
Дедушка прошелся по двору. Остановился возле меня, ущипнул за щеку. В дедовом взгляде сверкнули хитрые искорки.
— Сын мой, — обращался дедушка к папе, а смотрел на меня. — Слыхал ли ты про такую занятную вещь, как гиппосандалии?
— Слыхал, отец.
Папа, кажется, обиделся. Такой лошадник, как Главк Эфирский, знал о конях все. Глянет на лошадь, сразу скажет, сколько волос в хвосте. Да что там папа? Даже я сто раз видел, как жеребцам и кобылам, желая сохранить копыта в целости, надевают конскую обувку. Кто победнее, тот плел чулки из лыка или тачал из бычьей кожи. Кто побогаче, гнул медную пластину, а случалось, что и бронзовую. По краям ушки да кольца: продел веревку или ремень — и давай, вяжи к ноге…
Дедушка хихикнул. Папина обида его забавляла.
— Очень хорошо. Выходит, ты не такой пустомеля, как мне думалось. А про подковы слыхал?
— Да, отец. Куреты своих лошадей куют. Не всех, только лучших. И фракийцы, случается, куют.
— А ты?
— Дорого это, отец. Металла не напасешься.
— Ты не увиливай! Куешь или нет?
— Лучших, отец. Как куреты.
— А коров ты ковать не пробовал?
— Коров? Нет, отец. Я им рога золочу, хвосты в косички заплетаю. Велишь, еще и подкую.
Нет, папа точно обиделся. Дураку ясно.
Дедушка обнял меня, прижал к себе. Ладонью смерил рост: я был ему по плечо. Ну, почти, честное слово.
— Велю, — произнес Сизиф, сын Эола. — С этого дня прикажи ковать коров свинцом, он дешевле. Всех ковать не надо, только тех, что на дальних выпасах. А на каждой подкове[39] пускай выбьют…
Он дал мне легкий подзатыльник. Это дедушка любя, я знаю.
— Пусть выбьют: «Украдено у Сизифа Эфирянина». Как мыслишь, станет вор коровьи копыта проверять?
— Отец! — всю папину обиду как ветром сдуло. — Ты воистину хитрейший из людей! Да я потом, на суде… Я их догола раздену! Наизнанку выверну! «Украдено у Сизифа…»
— Нет. Я передумал. Это не пиши.
— Почему?!
— Иное надо. Пусть выбьют: «Украдено у Главка, сына Сизифа». Так лучше, надежнее.
— Отец! Пока ты сидишь на троне в нашем дворце…
Папа осекся.
— Вот-вот, — спокойно откликнулся дедушка. — Недолго мне тут сидеть.
Прижал меня крепче, отпустил. Жестом показал: беги, играй.
— Я уже умер, помнишь? Каждый мой день — кража. Каждая ночь в чистой постели. Каждый вздох, каждое слово. «Украдено у Аида Неодолимого, владыки царства мертвых». За мной придут, Главк, сын Сизифа. За мной обязательно придут, и хорошо, если не Арей-Кровопийца. Тебе на суде свидетельствовать, воров на чистую воду выводить. Тебе в Эфире править. Значит, будет так: «Украдено у Главка…»
