— На какое-то время.
— На какое?
— На три года. Три лишних года жизни — это немало, уж поверь мне. В течение этих лет никто из людей не умирал — Танат ведь был скован! Позже боги забеспокоились, выяснили, где находится Танат — и отправили бога войны Арея его освободить. Вдвоем Танат и Арей разорвали-таки цепь…
— Как разорвали?!
— С трудом. Но справились — все-таки обрывок, не целая, когда потребовался Сторукий. И старый хитрец отправился прямиком в Аид.
— Жалко его, дедушка…
— Брось жалость, парень! Три года чистого выигрыша — завидовать надо!
— А цепь?
— Ее забрал Арей. Танат после заключения шарахался даже от единственного звена этой цепи. Он не прикоснулся бы к ней ни за какие медовые коврижки!
— Это все, дедушка? Конец сказки?
— Нет, у нее есть продолжение. Но это уже совсем другая история.
— Расскажи!
— Не сейчас. Засиделись мы, рассвет скоро. Пойдем-ка спать. Гипнос[13] — не Танат, хоть и родной его брат-близнец. Уважь бога, хорошо? Надеюсь, он будет милостив к нам обоим…
ПЕСНЯ, ОХОТА И БИТВА
Белый конь пасся на склоне горы, возле ручья. Время от времени он поднимал голову к небу и тихонько ржал. Вот он поднял голову в очередной раз, начал рыть землю копытом. Фыркнул, но уже иначе: громко, с беспокойством, почуяв что-то необычное.
Сперва пришел аромат лилий. Следом явилась песня.
Девушки и впрямь были похожи на свежие, только что распустившиеся лилии. Одетые в кисею, которая скорее подчеркивала прелесть их наготы, нежели скрывала ее, юные красавицы двигались в танце: неспешном, причудливом, завораживающем. Кружились, вскидывали вверх тонкие руки, изгибались как тростник под ветром. Казалось, песня рождается сама, беря свой исток не в горле, и даже не в сердце, но в пляске.
Чудесный напев оставил коня равнодушным. Кого другого искусство Муз[15], владычиц гармонии, свело бы с ума, но только не Пегаса. Танцевали девицы ниже по склону, в отдалении, достаточном, чтобы конь не видел в них угрозы. Вернувшись к трапезе, Пегас дергал ухом: вслушивался на всякий случай.
Трава вокруг него пошла в рост.
Вот сочные травинки достигли конских колен, дотянулись до брюха. Пегас увеличился: не любил щекотки. Трава в испуге съежилась, зато выросли деревья. Липы стали как дубы, дубы — как скалы. Это не смутило бы Пегаса, когда б не содрогание тверди под могучими копытами. Конь вырос еще на ладонь, на две, раздался в груди. Запрокинув голову, он заржал: страстно, дико. Мерцание над конской спиной отрастило перья, обернулось крыльями. Крылья хлестнули воздух, гром прокатился над горой, говоря всем: я, Пегас, здесь!
