— Я здесь, — откликнулся дедушка. — Не кричи.
После божьего возгласа ответ Сизифа должен был прозвучать комариным писком. К моему удивлению, прозвучал он вполне обычно, даже обыденно. Бог обратился, человек отозвался. Что тут такого?
Золотое сияние потускнело. Голос бога, когда он заговорил вновь, звучал величественно, но уже не потрясал, как в первый раз.
— Сизиф, сын Эола! Я, Гермий Душеводитель, сын Зевса, явился за тобой от имени Владыки Аида. О, старый лжец! Ты не оправдал доверия Владыки и его сиятельной супруги Персефоны! Есть ли у тебя что сказать в свое оправдание?
Гермий Душеводитель? Явился забрать дедушку? Как же так?! Нет, я понимал, что рано или поздно дедушке придется вернуться в царство теней. Наверное, я знал это с самого первого дня его возвращения. Но знать — одно, понимать — другое, а столкнуться нос к носу, признать, принять — совсем третье! Время шло, ничего не происходило, дедушка оставался с нами — старый хитрец (старый лжец?!), к которому я привык, которого любил, родной он мне или не родной. И вот, когда «рано или поздно» вдруг превратилось в «сейчас», я совершенно растерялся.
Как же игры? Ведь это дедушка их учредил! В честь Посейдона, моего отца! Неужели дедушке даже не дадут их открыть? Это нечестно! Подло! Как папе родных сыновей подарить, так «прочие моления не услышаны»! А как дедушку к мертвецам забрать, так вот мы здесь, явились не запылились!
— Радуйся, Гермий-Харидот[59], — дедушка спустился на одну ступеньку. — Мне нет оправдания, да я и не собирался оправдываться. Скажу лишь, что во всем виноват я один. Это я запретил жене и сыну приносить мне поминальные жертвы. Это я обманул Владыку Аида и его добродетельную супругу, упросив отпустить меня в мир живых. Это я по возвращении притворялся, что намерен исполнить обещанное Владыке, хотя на деле вовсе не торопился обратно. Я, Сизиф, и никто другой! С другой стороны…
— Что? — заинтересовался бог. — Что ты хочешь сказать?
— Уместно ли приносить поминальные жертвы тому, кто обретается в мире живых? Уместно ли поминать самого себя? Любопытный вышел парадокс, не находишь?
— Правдивость делает тебе честь. Но не избавит от наказания!
— Я смиренно приму приговор, каким бы он ни был.
— Смиренно?
— А что, по мне не видно?
— Не очень.
— Жаль. Я старался, правда.
— А когда ты выдал илистому дурню Асопу моего злопамятного отца, ты тоже старался?
— Еще бы! Можно сказать, перестарался. Позволь встречный вопрос: кто выдал меня Зевсу? У меня есть подозрение, но я не хочу его озвучивать.
