Наверно, классика заложила во мне душу, которую ранит любое равнодушие или жестокость, правда, тогда по отношению ко мне лично.
Драма жизни впервые вошла в меня, когда я влюбился. Это была светловолосая девочка из другой школы, с умными грустными глазами. Я украдкой следил за ней, наверно, полгода, но почему-то не мог подойти к ней. Она чувствовала мое присутствие. Однажды с внезапным отчаянием подошел к ней и бухнул:
– Пойдем гулять.
Она глянула на меня испуганно. Я повернулся и ушел.
Это было первое вхождение в реальность. Я понял, что во мне нет мужества, и еще предстояло научиться жить.
Помню, как уезжал из дома учиться в институте, испуганные лица родителей, поездку в аэропорт. Пурга за окном автобуса: циклон, одинокие холодные озера, и нужно очень хорошо защититься, чтобы ощутить обаяние этого одиночества вечности вокруг.
Я транзитник я так устал от провинций гнетущих
Ясных идей, что нахватался навек,
Боли утрат, что не заменят тщедушное
Племя, и не зажжет спасительный свет.
Здравствуй, гулкий вокзал, откуда здесь запахи угля,
С детства бездомного мне открывавшие мир?
Как очистилось сердце в гуле иного посула,
Точно рождается новое между людьми!
И потом – вовлечение в чуждую жизнь столицы, не признающей приезжающего покорять ее провинциала, хотя покорять я ее не собирался, а просто боялся.
Это юность моя неприкаянным уютом кафе,
За потертым столиком гибельных ожиданий.
Как там хрупки дружбы в сиянии сфер,
И решается жизнь – прямо здесь,
в нетерпении жадном.
Крутился в студенческой тусовке, гонимый страшным молодым одиночеством в немыслимые приключения. Вплоть до риска гибели под плотницким топором ревнивого мужа изменницы-жены, от которого удалось спастись, перелезая через балкон к соседке.
Я просматривал дневники молодости. В основном они состояли из цитат великих (не афоризмов – не любил их из-за всеобщей распространенности), потому что пугался мыслить сам, мои мысли оказывались чужими.
«Думал над «одной, но пламенной страстью» писателей, и снова – а что у меня? Записываю, смотрю внешним взглядом, внутренне равнодушный, радуюсь улочкам, обсаженным цветами, картошкой и огурцам на даче, небу закатному, воздуху, от которого по-детски пúсается, – но внутри постоянно одно и то же: мысли обо мне и жизни, которых не сознаю. Но ясность где-то есть – и в увлеченном забытьи погружения в тексты классиков, и в витающем над садами и в закате глубоком смысле жизни.
Вот, читал Горького, улавливал стиль – чуть провидца библейского, и обилие тире, и понимание характеров героев его книг чем-то помогало мне понять себя. Чтобы выйти к себе, мне нужно усилие, огромное. Как сделал усилие он, маясь, ободранный средой, не покоряясь обстоятельствам. Первое усилие мое – взглянуть трезво на жизнь, и составить ясное представление. Это барьер, и даже его не могу перешагнуть».
