— Я… — Не решаясь шевельнуться, я уточнила: — Вы смеётесь надо мной, господин?
Ветер отпустил меня, продолжая хохотать, и саркастично хлопнул в ладоши:
— Умничка! Угадала. А я уж начал подозревать, что ты глуповата!
Я надулась, села рядом, оправляя платье. Обиженно пробухтела, не скрывая сарказма:
— Ну, знаете ли, господин…
— Полох, — сквозь смех поправил он.
— Что?
— Моё имя Полох, любимая. Можешь не звать меня господином, Тисса.
Я запнулась, недоумевая, когда монстр… Полох успел разузнать моё имя. Но мало ли, какие секреты у монстров?
— Спасибо, — я помедлила, решаясь впервые назвать имя чудовища, — Полох. Спасибо, что спас мне жизнь. Я… вела себя недостойно. С самого начала. И приношу свои извинения, гос… Полох.
Он скомкал и отшвырнул рубашку в сторону, встал и потянулся так сильно, что подошвы мягких кожаных сапог оторвались от пола.
— Когда припрёт прогуляться в следующий раз, потрудись хотя бы приодеться соответственно случаю.
— Я не гуляла. — Любопытство брало верх над благоразумием и, понадеявшись на хорошее настроение господина, я выпалила: — Я была в комнате с портретами! Представила, как вы… как ты сидишь там, в кресле, как смотришь на этих женщин и… и…
Закончить я не успела: Полох вспыхнул. Одним движением смахнул со стола книги, чернильницу и полупустую чашку с кофе и прежде, чем утих грохот, схватил меня за запястье.
В первое мгновение я не поняла, что нужно упираться, а когда он волок меня по коридору, едва поспевала переставлять ноги. О том, чтобы спросить, куда меня тащит Ветер, нечего было и помышлять. Когда же комнаты стали узнаваемы, и я поняла, где мы окажемся, стало уже поздно.
Распахнутые мною двери так и остались не прикрытыми. Но менее мрачной комната от этого не стала.
Равнодушно перешагнув через валяющийся на полу канделябр и осколки бокала, Полох пихнул меня вперёд.
— Смотри.
Я, напротив, зажмурилась.
— Нет, смотри! — требовательно повторил он, впиваясь длинными пальцами в мои плечи.
Никто не спорит с Ветром. Особенно когда он впадает в ярость. Подчинилась и я.
Портрет, на который указывал Полох, изображал печальную женщину с некогда насмешливыми, будто подведёнными угольком глазами. Жители Предгорья не назвали бы её красивой: черноволосая, смуглая, тонкокостная. Но было в ней нечто завораживающее. Нечто, что заставляло верить: когда-нибудь золочёная рама картины треснет, и она вырвется на свободу, порывом ветра промчится по пустующим залам, поднимая клубы пыли, и взмоет в небо, как белокрылая птица. Но золочёная рама держала крепче цепей.
