Люминограф даже как-то оторопел. Пиротехник закончил свою речь как раз аккурат, когда двое вошли в зал. Шляпса одновременно накрыла волна легкой эйфории, которую всегда производит огромный занавес (тут он был белым и, сверх того, обшитым блестками) и длинна речи своего условного гида.
– И это все?
– Ну, я больше ничего не могу сказать. Об остальном надо говорить с режиссером – но он не выйдет из-за сцены до конца спектакля. Мое дело – спецэффекты. Кстати, надеюсь, вам они понравятся! Такое новшество, почти как ваш светопарат – только тут дым и зеркала. Сделайте одолжение – снимите пару спецэффектов, а?
– Я подумаю, – нахмурился Шляпс.
– Надеюсь, вам понравится! – Глиццерин принялся спускаться к сцене. – Точно не дадите? Ну хотя бы одну люминку сделать, я ничего не сломаю, честное слово….
– Нет, – тяжело вздохнул люминограф, который был скептически настроен ко всему. Даже когда Шляпс был в хорошем настроении, он сиял негативом.
Что уж говорить о том дне, когда пришлось сделать две пробежки, выслушать кучу вопросов с уточнением времени и выдержать Бальзаме Чернокнига.
Вообще, Диафрагм напоминал собой какой-то батут – все неприятное, что летело в него, люминограф с лихвой выплескивал обратно. Но батут это был неправильным: то ли он страдал постоянным несварением резинового желудка, то ли время вокруг него слегка перешили. И все раскаленные камни раздражения люминограф отражал уже остывшими, с опозданием – но все-таки, отражал. Поэтому, иногда под град таких камней попадал тот, кто ни одного булыжника в Шляпса до этого не бросил.
Теперь у него клянчили светопарат. Ну просто замечательно.
– Даже слов нет, – выразил мысли вслух Шляпс.
– Это вы погодите! – отозвался какой-то старичок с третьего ряда. – Они обещали какие-то навороченные чудеса! Тогда ни то, что слов, мыслей не будет! А вообще, помолчите, похоже, начинается.
В зале погасили свет.
Господин Диафрагм тяжело вздохнул. Просить делать люминки в темноте – верх абсурда.
Старичок рядом шикнул на него, и люминограф поспешил спуститься поближе к сцене.
Заскрипели движимые магией шестеренки, но их тут же заглушили овации.
Блестящий занавес открывался.
Громкие аплодисменты сменились мертвецкой тишиной, как-то слишком резко, словно звуковая дорожка внезапно оборвалась. И только один-другой чих нарушал затишье перед театральной бурей, вроде как даже складываясь в некий звуковой узор из чихов.
Шляпс кое-как настроил светопарат в темноте и приготовился.
