Брак Полуночи не выдержал рождения третьей дочери. С Томом было покончено. Я ликовал как сумасшедший, прекрасно понимая, что их развод ничего не меняет. Стенки криокамеры держали понадёжнее любой тюрьмы.
Полуночь незаметно перестала быть юной девушкой, в тёмных волосах проглянула седина… Я твёрдо знал, что люблю её.
Том полностью самоустранился от участия в жизни бывшей семьи, не помогал растить детей. Тем больнее было Полуночи принять известие о смерти средней дочери. Кроме застывшего полутрупа ей не с кем оказалось разделить горе. Лиза каталась на велосипеде и попала под грузовик. Снова, как в день смерти родителей, Полуночь рыдала в застенке лаборатории, давно ставшей её лабораторией, с её подчиненными и её научными проектами.
Проплакав всю ночь, она взяла себя в руки и занялась организацией похорон. Я не видел Полуночь несколько дней подряд, ожидая её появления с нарастающей тревогой.
Она вернулась осунувшаяся и постаревшая. Только работа, напряженная и всепоглощающая, могла её исцелить.
Вечером Полуночь больше часа простояла в молчании напротив моей криокамеры. Показания технических приборов и даже собственный профессиональный взгляд шли в разрез с тем, что все эти годы чувствовало её сердце: я здесь.
Полуночь была малодушна, ища забвения в рискованном предприятии, одном только способном сейчас её увлечь, но я благодарен ей за это малодушие.
Она изучила мою медицинскую карту от и до. Технология шагала семимильными шагами, а наука корчилась в муках, издыхая. Традиции предков были забыты, при новом же порядке здоровое население не было экономически-выгодно. Ничто по-прежнему не могло излечить моё сердце.
Полуночь понимала, что разморозка убьёт пациента. Когда соответствующие исследования завершатся и прояснится окончательно: болезнь неизлечима, моё тело не перенесет повторного консервирования. Именно это внушал ей коллега по цеху, знававший еще того старого профессора в круглых очках. Полуночь была упряма и, вопреки любым логическим доводам, продолжала верить себе. Ей это было нужно! Тогда другой коллега мягко намекнул: ворошить забытый проект нежелательно, мол, большая смертность участников может выплыть в массовые круги, и многим не сносить головы. Но Полуночь уже готовила операционную для извлечения подопытного из криокамеры. Те дни слились в моей памяти в один ком волнения и страха. Я не боялся умереть на столе, я боялся, что что-то или кто-то собьет Полуночь с намеченного курса, что она передумает или умрёт сама, а я так и останусь в заточении. Я не переставал любить её, но, как и сама она, я был малодушен.
