Наша благодушная компания уже снова болталась по деревне, когда на краю деревни раздался могучий глухой рёв. Глубокий, как из-под земли. Мои друзья сориентировались тотчас же: «Бык! Сорвался! Айда!» – и они рванули не от рёва, а к нему, я едва поспевал за ними. На окраине, на поле у скотного двора взлетали фонтаны чёрного торфа: громадный бык грузно скакал с опущенной до земли мордой, вспарывал и взвихрял землю рогами. «Опять сорвался! Кровь учуял – тута вчера корову закололи. Надо б подале колоть, а они вон где!» В самом деле, бык вертелся вокруг большого тёмно-красного пятна на земле. Колченогий старикан суетился на краю поля со здоровым шестом в руках. Он норовил зацепить крюком толстую цепь, болтавшуюся вокруг носа быка при его диких прыжках. Видно было, что старику не хотелось приближаться к быку, он скорее изображал действия. Я только сейчас осознал, что бык вёл только главную партию в адском хоре мычавших коров. Они вопили и буйствовали в загонах. Они тоже бунтовали, возмущённые убийством. «Во, сломают загон, деревню разнесут, – сообразил один из наших, – тикаем!» – И мы драпанули от скотного двора. Бык обессилел только после полудня и свалился, воткнув рога в землю и выставив вверх чёрный треугольник зада. Мы бегали смотреть его ещё раз, когда он уже был не страшен. Колхозницы соскребли кровь зарезанной коровы, и стадо по малости успокоилось. Я вернулся к своим обязанностям повара и собирал палки-щепки для таганка. К вечеру пришла мама и принесла много еды: пару огурцов, четвертушку чёрного хлеба и банку молока. Нас ожидал прекрасный ужин. Хлеб был ржаной, настоящий, не рассыпался в крошку, как просяной хлеб, который мы зарабатывали месяц назад на прополке в посёлке Дарственном. Когда поужинали, мама сказала: «Завтра назад, в Пугачёво».
Платово до революции, очевидно, было немалым селом и, похоже, весьма зажиточным, судя по размеру скотных дворов и могучим напластованиям навоза, превратившегося с годами в толстый слой торфа. В начале тридцатых нашествие партийцев «ликвидировало кулаков как класс», и село обезлюдело. Крупные избы справных хозяев были разобраны по брёвнам и увезены, а в рассеянных по пустырю избушках остались комбедовцы – хозяева и рабочая сила колхоза. Нет худа без добра, теперь продукция деревни напрямую шла поставками в закрома «рабоче-крестьянского государства». Некоторые плоды этой исторической победы мы и видели всего 10 лет спустя, летом 1943 года.
