Я решила самоустраниться: улыбнулась, сказала, что мне надо «на минуточку», – и слиняла в комнату, плотно закрыв за собой дверь. В своем маленьком бардачном мирке под обеспокоенным взглядом Лады я почувствовала себя жгуче глупо. Я натянула халат, погладила виляющую хвостом собаку и попыталась собраться с мыслями. Но тут в коридоре раздались грохот и привычный топот кошачьих лапок (ура, дурдом, как же ты вовремя!).
Мы с Гошей одновременно выскочили и бросились поднимать этажерку и все, что раскатилось с нее по полу. У моего кавалера заплетались руки, он все время пытался меня коснуться и стал мне окончательно противен. Мне казалось, что в тех местах, которые он трогает, вырастает чешуя, и я с ужасом ждала момента, когда последствия крушения будут устранены и он снова поднимет на меня свои затянутые пленкой похоти глаза. Гоша встал, улыбнулся… Мне очень хотелось сделать на него грозный толстый кошачий хвост, я подбирала слова…
Но все случилось гораздо быстрее. Потому что сквозь щель в моей неплотно прикрытой двери просочилась Лада. И она изобразила все, что так хотелось мне: и ощетиненный загривок, и страшно сморщенную губу, и ужасно белый оскал, и абсолютное неприятие хоть и званого, но весьма противного гостя. Гоша как-то сразу поник, пробормотал что-то вроде «Ой, песик, ты чего?» – взглянул на меня и поник окончательно. «Я, наверное, пойду?»
В доме запахло чужим. Я сунула нос в щель под дверью и втянула воздух. От гостя пахло резко и сладко – это был запах опасности. Мне стало страшно, что Она с ним одна, и я стала скулить и царапаться в дверь – но Она меня не слышала.
Я видела сквозь щель, как чужой обнимает Ее, и в горле у меня грозно рычало и кипело: никто не может обнимать Ее, только Он. Он хороший и добрый, а этот чужой, плохой – и ужасно пахнет. Неужели Она этого не понимает?
Потом Она зашла ко мне, и я почувствовала, как Ей плохо. Надо было спасать Ее. Я не знала, что делать. Он и Она всегда говорили мне, что надо быть хорошей девочкой, вилять хвостом гостям и подставлять голову под их любопытные руки. А теперь Его не было рядом, а Она была испуганная и ничем не могла мне помочь. Значит, сегодня нельзя быть хорошей девочкой: надо быть большой, смелой и мудрой. И надо спасти Ее.
Когда я зарычала, совсем негромко, чужой стал маленьким и даже пахнуть стал меньше. Я зарычала погромче – он попробовал что-то мне сказать, но съежился еще больше и исчез. Дверь за ним громко хлопнула, и мохнатые звери подпрыгнули от испуга. Она засмеялась. Она снова была почти прежняя. Я прижалась к ее коленям, а Она опустилась на пол и обняла меня за шею. Мы так сидели долго-долго. Мне было почему-то мокро и очень жалко Ее. Я лизала Ей руки и мечтала о том, как будет хорошо, когда Он наконец вернется. Не может же он нас бросить, раз мы так Его любим?
