– Свидетели были? – осведомился из динамика все тот же голос.
– Никого, – на этот раз ему ответил второй полицейский.
– Никого? – удивился тот, кого называли диспетчер, – а ты в этом уверен, Лопатин? Или опять, как в тот раз будет?
На этот раз ухмыльнулся Рыжев, уже по его затылку Николай Васильевич понял, что тот ухмыляется. «Это не настоящие фамилии, – совершенно отчётливо подумал профессор».
– Уверен, – разозлился некто с фамилией Лопатин, – до ближайшего здания пятьсот метров, с другой стороны карьер начинается, а через дорогу – так и совсем далеко, а тут еще и снег валит, что ни черта не видно!
–«Врешь»! – мысленно усмехнулся Ларинцев и подивился себе, с каким цинизмом в голове прозвучало слово, – «там и через дорогу-то до других девятиэтажек пятьсот метров уж явно не наберется, а соседняя «сталинка» и того ближе». Но диспетчер принял слова полицейского на веру.
– Ну хорошо, – протянула рация, – тогда везите его «туда» – к участковому.
И по его тону Николай Васильевич понял, что ни к какому участковому его не повезут, весь этот фарс с его якобы задержанием, окончится для него прямо здесь и сейчас. Пытаясь собрать остатки мужества, доктор по психологии едва не расплакался. К горлу подкатил опасливый ком и укрепился там намертво, дышать стало затруднительно, вдобавок начало тошнить.
– И вот еще что, вы меня еще слушаете? – снова ожила хрипловатая рация, – чтобы история, как в прошлый раз не случилась, уколите его сейчас по-быстрому.
– Да он дед уже, а нас тут двое! – подал голос рыжий полицейский.
– Да вас и вчера двое было – колите, раз сказано! – закричал на него голос из рации, после чего в машине повисла тягостная тишина.
–«Вот и конец», – подумал профессор, стыдливо краснея, чувствую, как намокают тонкие брюки от паха и до колен, но не в силах остановить начавшуюся течь.
Второй полицейский достал аптечку, Николай Васильевич видел, как из черной коробки с красным крестом неумелой рукой мужчина извлекает на свет блестящий шприц с играющей жидкостью.
– Извини, дед! – обратился к нему рыжий, и в его голосе профессор почувствовал глубокое и неподдельное сочувствие.
– Ага, извини! – поддакнул ему полицейский с фамилией Лопатин, но тот уже безо всяких эмоций, – мне бы и самому не хотелось, но раз приказано – куда ж мне девается-то?
В мозгу у Ларинцева крутилось множество извинений, – «хотя за что мне извиняться-то?», – задала вопрос его рациональная составляющая. К извинениям примешались слова горечи и досады, фразы, окутанные просьбой и мольбой, прикрытые горькими слезами умиления. Но проклятый ком не позволил сложиться в слова бессвязным звукам.
