Но, несмотря на боли в колене и неприятное покалывание в области паха, несмотря на то, что случилось с хулиганами-братьями, профессор Ларинцев так и не смог заставить себя спрыгнуть с моста. Натирали ноги непригодные для бега ботинки, дорогие штаны трещали по швам, но профессор продолжал бежать, стараясь не слышать преследователей, не думать о возможных последствиях. По усилившимся позади себя крикам преследователей, профессор понял, что что-то меняется. «Нагоняют! Матушки мои, меня нагоняют!», – всхлипнул Ларинцев и в этот момент его левая нога угодила в яму, следующие несколько метров он преодолел уже катясь кубарем.
С бешено колотящимся сердцем и ободранными ладонями, человек средних лет лежал, распластавшись на холодном асфальте, ожидая своих мучителей, возгласов которых он не слышал уже несколько минут. Все еще боясь поверить в такую удачу, Ларинцев приоткрыл один глаз, а за ним и второй – обезьяноподобных людей, обступивших его со всех сторон, он не увидел. Более того, он не увидел их и поодаль от себя – у невидимого, но надежного барьера, отделяющего границу реальности в этом странном, неподдающимся человеческому восприятию чужом мире. Все видимое пространство города и пустырь, к которому профессор успел подбежать, были начисто лишены всякой жизни – ни единого живого существа: ни мухи, ни бабочки, лишь пыльный асфальт и высотки домов, смотрящих на профессора пустыми глазницами.
Не спеша и мучительно Николай Васильевич поднялся на ноги, постоял пару секунд, ожидая, пока не утихнет головокружение, боясь снова свалиться на землю, и медленно побрел прочь от города. При каждом шаге кололо в коленях, подошвы ног протестующе ныли, но все это были пустяки по сравнению со жгучим огнем, зарождавшимся в почках. Вся ирония жестокой судьбы заключалась в том, что профессор шел на встречу погибели.
Местности вокруг себя Ларинцев не узнавал, но был уверен, что, сделав крюк, возвратился к пляжу. «Все дороги ведут в никуда», – подумал профессор и эта мысль расшумелась в мозгу, разлетелась по нервам, заставив зубы обнажиться в улыбке, – «не улыбка, оскал», – поправил голос в голове у Ларинцева. Но, чтобы удивляться, он уже слишком устал.
…
Песчаный пляж, пустынный и замкнутый, накрыл профессора запахом моря, а вместе с запахом принес шум волны.
– Не пугаться, только не испугаться бы! – подумал профессор, толи вслух, толи шепотом.
Волны били, хлестали о берег, порывистый ветер сыпал песком, иссиня-черное, помутневшее небо разрезали короткие всполохи молний и из этого ада надвигалась волна. Еще далекая, но такая ужасная. Профессор видел, как на ее гребне образовывалась и бешено бурлила белесая пена, мчавшаяся к берегам. Как же было не пугаться подобного?!
