Рациональный голос в голове у профессора тут же поправил, что это не было взрывом – ни резкого звука, ударившего по ушам, ни взрывной волны он не почувствовал, но зато Ларинцев явственно ощутил, как внутри у него на секунду все сжалось в тугой комок, от чего штаны профессора намокли снова, но внимания на это никто не обратил.
Все заключенные вдруг замерли разом, рассматривая запертую, зловещую дверь. Один охранник умолк на полуслове, другой обронил фразу, – «слишком рано! Так не должно быть!» – долетело до уха испуганного профессора, с лица их старшего, вместе с краской, сошла улыбка, оставив оголенный оскал зубов. В помещении повис запах страха, сдобренный запахом немытых тел. Но больше всех, побледнели охранники, – «они напуганы сильнее нашего», – понял профессор и похолодел внутри.
Двое мужчин с надеждой уставились на старика в безрукавке, ожидая, что тот все разъяснит. К чести последнего, Николай Васильевич отметил, что тот сумел взять себя в руки и скомандовал подчиненным, теперь в иерархии охраны Ларинцев не сомневался, – нужно проверить, открывайте дверь!
На этот раз двое охранников самостоятельно выдвинули цифровую панель и набрали код, старик терпеливо стоял сзади, лишь немного выдавая нервозность монотонным покачиванием головы.
И снова все присутствующие в помещении замерли, провожая глазами, как металлическая махина двери не спеша, с шипением отползает в сторону, все больше открывая темную комнату с человеком, оставшимся внутри. Братья, как стервятники, выгнули шеи, спеша первыми заглянуть в помещение, заключенный дед с аккуратной седой бородой зашептал заговор и наскоро перекрестился.
Дверь остановилась, не дойдя на добрую ладонь до ближайшей стены, в соседней комнате царил полумрак, разгоняемый тусклым светом от потолочных лампочек из большой комнаты. По сравнению с тесной соседней камерой, их общая комната теперь не казалась профессору такой уж маленькой. Охранники так и не решились первыми зайти внутрь и их старший, недобро хмыкнув, протиснулся в комнату и включил свет.
Бывший спортсмен, целый и невредимый, сидел в кресле. Молчаливый и безучастный, но живой – заметил Ларинцев, поймав отражение лампочки в его бледных, полусонных глазах. Но уже через несколько минут, когда охранники, пристыженные командой старшего, освобождали несчастного от ремней кресла, Николай Васильевич понял, что поторопился причислить спортсмена к слову «живой».
Тот факт, что бывший спортсмен худо-бедно мог самостоятельно держаться на ногах, когда охранники попытались поднять его в вертикальное положение, еще не причислял горемыку к разряду живых. Как выяснилось минутой позже, тело спортсмена еще подавало вялые признаки жизни, но его мозг был мертв. Живой человек не разглядывает мир такими затуманенными, безучастными глазами. Ларинцев последними словами ругал себя за невнимательность, но так и не смог вспомнить какого цвета были глаза у бывшего спортсмена пятью минутами ранее, но точно помнил, что белесую пленку, появившуюся на зрачках после выхода мужчины из камеры, он ранее не замечал.
