— Как подскажу? — деловито кашлянул дядя Коля. — Очень просто подскажу. Разве пожарные людей в беде оставляют? Где про то слыхивали? Нигде... Если у Михаила Босякова ни кола ни двора — милости прошу к нашему шалашу. А окромя всего прочего, кучер на одноконный бочечный ход, слышь, действительно нужен.
— Молодой он шибко! — протянул Киприян. — Заест брандмейстер-то!
— Мы его обиду не дадим, — пообещал Геннадий Сидорович. — Да парнюга и сам зубастый, палец в рот ему не клади.
На спине Мишке лежать надоело, и он, по-прежнему не открывая глаз, попытался осторожно перевернуться на правый бок, но говорившие, заметив его движение, смолкли.
— Очухался, Босяков-меньшой? — доброжелательно спросил Геннадий Сидорович.
— Ага! зевая, отозвался Мишка и вежливо добавил — Мир в беседе!
Было уже совсем светло. Очевидно, он давно не высыпался по-настоящему и, угодив теперь в пожарную казарму, позабыл и про ночь, и про день. То, что здесь стоял спертый воздух и пахло гнилью, и матрац из мешковины, набитый соломой, был совсем не мягким, он не заметил. Но Киприян решил, что гость не особенно доволен ночлегом, и сердито сказал:
— Чего хмуришься-то? Не в барские хоромы попал...
— Я, дяденька, не хмурюсь, — виноватым голосом пояснил Мишка Киприяну, — мне у вас, наоборот, нравится.
— Молодец! — радостно воскликнул Геннадий Сидорович. — Значит, Босяков-меньшой, затвердили: остаешься.
— Не торопись, Сидорович, — задумчиво покачал головой Киприян. — Если брандмейстер скажет... Слышишь, он командует?
— Одно заладил: брандмейстер, брандмейстер, — ворчливо произнес дядя Коля. — Ну и пусть командует! Волков бояться — в лес не ходить. Айда! Ты еще и брандмейстершу помяни...
В то утро Стяжкин проводил строевые занятия. Геннадий Сидорович, дядя Коля и Киприян, как потом узнал Мишка, были от них сегодня освобождены: первый, потому что дежурил допоздна в Разгуляевке, второй — стоял ночью на часах у входа, а третий — лишь минут тридцать назад сменился с каланчи. Зато все остальные пожарные в брезентовых куртках и в касках маршировали взад и вперед от учебной башни до конюшен под отрывистые выкрики Стяжкина. Сам он сидел в кресле на высоком крыльце брандмейстерской квартиры, откуда хорошо просматривался весь двор.
— Напра-во! — доносился его зычный голос. — Равнения не вижу... Ать, два! Ать, два!.. Учить и учить вас, лодырей, надо..- Ать, два! Левой! Ать, два! Левой!.. А ну-ка, запевай!..
Правофланговый красавец трубач Виталий Ермолович звонким баритоном начал:
