Ему двадцать три года, но из-за пышной бороды он выглядит на все тридцать шесть. Он – азартный парень с аристократическими задатками, и скорее всего, умеет играть во всё, где можно делать ставки. Ещё он очень быстро говорит, за что его и стали называть на итальянский манер. Имя-то его – Франц, но он не возражает. Спустя час работы ещё один из нашего полка, Вильг, опять вонзил в руку колючку.
– Чёрт, опять? Серьезно? – проворчал уставший Браумер.
Все остановились, Франциско передал Вильгу бинт, и тот начал перематывать руку. Жалко парня: он уже третий раз останавливает работу. Стоит, понурив голову, и молча обматывает руку. Все молчат. Бывают случаи, когда день не задается, и все это понимают. Тем более Вильгельм отличается душевной добротой и почти всегда приводит любые дебаты к миру.
– Бинты переводишь, – грубо произнёс Браумер, смотря на Вильга с презрением.
Вильг поднял голову и хотел что-то сказать, но, увидев свирепый взгляд Браумера, осунулся и промолчал. Лишь нижняя губа у него поджалась. Все стояли в неприятном молчании, и я обратил внимание на Гюнтера. Он стоял ко мне в профиль и смотрел в сторону позиций противника. Подняв каску с бровей, он прищурился. По лбу его плыли капли дождя и пота. Левая, ближняя ко мне, бровь была наполовину меньше правой. Она и часть лица обгорели. На свежей, мелкой бородке уже бегали вши. Как только я повернулся в сторону его взгляда, где-то прокричали: там кто-то есть!
– This is for you, – повторил солдат напротив меня.
Я потупил взгляд на него, потом на банку консервов в его руке.
– For you, – отчаянно произнёс он, – this is a gift, potearok, – с трудом попытался выговорить английский солдат.
Я, вспотев от волнения, не мог понять его.
– Podiarok biri.
До меня, наконец, дошел, смыл его слов: «подарок бери». Я аккуратно взял предложенную консервную банку. Лицо парня расплылось в расслабленной улыбке. Он пожал мне руку и попросил подождать здесь. А может, и не подождать, а уйти или станцевать, я не понял его. Но то, что он, улыбнувшись, развернулся и быстро зашагал к своим, уверяло меня в том, что я всё понял верно. Рядом двое наших переговаривались с англичанами. В это невозможно было поверить: я говорил с вражеским солдатом. Даже руку пожал. Невозможно. Меня бросило в жар, щёки горели, по телу ходил озноб. Это не укладывалось в стандарты, заложенные в нас. Рождество и мир. Как странно. Удивительным образом вся пустошь стала светлей, как будто вышло солнце.
