Уже два дня не было огненного грома. Хочется верить, что это из-за наступающего Рождества, но это – слишком абсурдная идея. Здесь война. В окопах, где мы идём, многие тихо поют рождественские песни, а в некоторых местах даже выставляют небольшие ёлки на уровень земли. Не думаю, что те, кто их ставят, будут живы после праздника. Наше Рождество будет заключено в одном из многочисленных видов страха – страха умереть от пуль при разматывании проволоки.
Этот отрезок находится в стороне от основной линии – боятся нечего. Сейчас мы, поднявшись на брёвнах, выскочим наверх. Там будет мгла и страх. Конечно, враги уже давно знают про наши передвижения. Конечно, они только и ждут того, что кучка мелких солдат появится и сразу же окажется в трубке прицела. Мы вылезем, сцепимся руками с липкой землёй. Прижмём к ней своё тело, оботрём его и будем на поверхности. Оттолкнёмся, залезем, и вмиг будем пронизаны достаточным количеством железа. Достаточным, чтобы слететь обратно под землю, чтобы, извиваясь в конвульсиях, заливать каждый блиндаж безудержным и безумным криком, подобно оторванному уху от плюшевого зайца. Нас так же, как и ухо, пронзят десятком дырок. Только в дырках не окажется ниток. В них ничего не будет. Интересно, что убиты мы будем таким же гипотетическим ухом, которое просто ещё не оторвано. Оно совсем не отличается от нас: две руки, одно сердце, один мозг, те же мысли. Можно возразить, что языки различны, но и у них один источник. Хотя, если кто-то захочет возразить, то он всегда возразит.
Если я и дальше так буду мыслить, то тут недалеко до дезертирства. Но ведь ни я, ни солдат, который меня убьёт, – мы ничем не отличаемся друг от друга. Ни он, ни я не испытываем друг к другу антипатии и ненависти. Всё эта дурацкая война. Остаётся лишь надеяться на удачную смерть без мук. Или даже на реалистичное чудо: успех нашей операции. А может, война уже закончилась?
Поднявшись на брёвнах, я высунул глаза. Передо мной проявилась лунная поверхность. Воронок меньше, чем обычно, и всё это напоминает запущенную сельскую дорогу по весне, на которой много грязи и мало порядка. Моросит дождь, и даль уходит в серость. Крысы, лунки, огонь, грязь, уже холодные трупы и сладкий запах. Запах здесь – это не запах дома. Его составляют гниющие трупы, жженая кожа и волосы, содержимое человеческого желудка и уже остывшая после взрыва сырая земля.
– Давай, – сказал Франциско и подал мне руку.
