Павел нахмурился, он как будто сперва не врубился в анекдот, а потом весь побагровел, набычился и схватил Олега за грудки.
— Стойте! Хватит! Придурки! — Я разнимал их как мог, а главное — не хотел, чтобы они стали дубасить друг друга всерьёз, по морде — «морда» долго не прощается.
Наконец, в какой-то момент, оба ослабли, и мне удалось разорвать их связку. Павел грохнулся на угловую скамью, а пыхтящий как паровоз Олег шмякнулся на стул.
— Всё, мужики, расходимся. Всё, атас! Других вариантов нет! Вот вам по стопке водки, и всё, — заявил я. Больше мой глас был обращён к Павлу: — Паша, иди с богом. Не надо обострять...
Павел оттолкнул мою руку с протянутой рюмкой водки, резко встал, вышел из кухни в коридор. Уходя, крикнул нам с угрозой:
— Хрен вам, москалям!
— Чего-о?! — завопил было Олег.
Но я его осадил:
— Всё! Спектакль окончен.
Я и сам тут же собрался и ушёл.
Уже на улице вспомнил, что так и не услышал финала истории с попутчицей, встреченной Олегом в поезде. Впрочем, вряд ли что-то новое. Я обернулся на Олегов дом: проскочила мысль: сюда я если и зайду, то не скоро...
У меня было ещё время до встречи с дочкой, и я решил пройтись по центру столицы, поглазеть.
Город даже в эту тёплую весеннюю погоду, в чистоте и убранстве к праздникам, казался мне каким-то расхристанным, не цельным, разорванным на куски. И то, что на митинге я увидел людей вне класса, вне национальности, и то, что несли мои товарищи, москаль Олег и хохол Павел, меня не удивляло, — это и было фрагментами той душевной тревоги, которую вселяла Москва. Чувство это попутно вызывало какую-то обиду: ведь это моя страна, моя родина, моя столица, здесь у меня дочка, и она вынуждена жить здесь, где нет единства и гармонии, и справедливости нет, о которой мы мечтаем.
Раньше Москва мне не навевала такие мысли. Ладно! Стоп! Довольно меланхолии!
Я вышел по тихому, тенистому Театральному проезду к Большому театру, у которого толпился народ. Видимо, скоро должно начаться представление, и перед крыльцом Большого и вокруг фонтана — густо, пёстро — толкутся люди.
— Билеты! Молодой человек! Билеты! Уникальный случай! Отличные места! — услышал я голос сбоку. Это был то ли фарцовщик, то ли человек, у которого и впрямь «срывался» спектакль, — нет, все-таки фарцовщик.
— А какой спектакль? — спросил я.
— «Хованщина». Мусоргский! Бессмертная классика.
— Но мне нужен только один билет, — неожиданно для себя заявил я. — Только один...
— Хорошо. Есть и один, — затараторил опытный, безотказный фарцовщик-театрал. — Вот! Молодой человек! Место отличное!
