— Спасибо, Алик, успокоил, — горько усмехнулся я.
— Ты лицо после бритья кремом мажешь? Так вот, твоя кожа ждёт утреннего крема, ей тяжело без этого. А если кто-то на постоянке на таблеточках и вдруг лишить его их — тогда нужна замена. Самое страшное, какую замену выберет человек, какой будет следующий наркотик, — просвещал меня Алик.
— Сделай, Алик, всё-таки официальную экспертизу и дай мне заключение. На бланке, с печатями. Возьми пару таблеток. — упросил я приятеля.
После того, как подбросил Алика Лобастова до его работы — ему нужно было показать «нос на службе», — надо же! талантливый учёный делает вид, что работает! — я долго сидел в машине. Алик не спросил меня: для чего нужна информация о таблетках; он, вероятно, и так понял, откуда дует ветер...
На душе было неспокойно. Я пытался понять, что заставило моего сына и таких же, как он, класть эту гадость в рот, ведь не настолько они глупы, чтобы не думать о последствиях. Но разве в молодости я, выпивая стакан жуткого плодово-ягодного пойла или разведенный спирт «роял», задумывался о последствиях?! Сколько жизней моих сверстников унёс разный суррогат! И всё же наркота что-то иное, более критичное или более легкомысленное. Загадка молодости, тупости, безделья? А может, это просто сексуальная неудовлетворенность? Когда есть подруга, когда есть где, есть с кем, тогда не возникает вопрос о допинге для веселья, не требуется ни пойло, ни наркота. И всё же почему мой Толик попался на этот крючок? — это надо понять, выведать, а главное — стащить его с этого крючка.
Сердце болело за сына, но вместе с тем мне было как-то тревожно и неловко от своего откровения перед Аликом. Зачем я рассказал ему про Ладу? Я всегда скрывал эту любовь. От всех скрывал! А тут вроде ни с того ни с сего выдал запросто свою тайну. Неужели тайна открылась потому, что в ней стало меньше тайны, может быть, меньше любви, — той божественной, мечтательной, незамутненной любви, к которой даже боишься мысленно притрагиваться, дабы не найти в этой любви что-то слишком наивное и непростительное для своих лет.
Эх, Лада, Лада! Сколько времени ты полонишь мои мозги! С пятого класса!
Лада ведь так для меня и осталась символом чистой юношеской любви. С другими было всё просто и понятно. Даже в школьные годы случалось, я влюблялся в кого-то на день-два, неделю, ходил очарованный какой-нибудь встречей, свиданием, но Лада оставалась любовью неколебимой — любовью, растянувшейся почти на три десятка лет, любовью безответной и мифической, может быть. Стоп! Хватит об этом, нечего бередить душу мечтами! Надо думать о сиюминутном. Я позвонил Толику. Телефон не отвечал.
