сжимая мысленно автомат.
Не то чтоб страх обуял, однако
с трубою вскакивать и – отбой!
Нет, злее ватника и барака
была казарма с ее кирзой.
И вот в спортзале – прощай, карьера! –
среди расчисленной толчеи
под крестовиною для обмера
стою, глаза подымаю и –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
II
Мы с ней учились и жили рядом,
и говорили, я нравлюсь ей,
а я неопытным был вожатым
в ту местность, где искуситель-змей.
Гремит каток, убегают лыжи,
теряет спицы велосипед.
Чем греза дальше, тем проза ближе:
вальсок, соскок и физкульт-привет!
О, глупый, первый, неповторимый
и трижды непоправимый миг
длиною в вечность, где с жалкой миной
на поле боя ты, выпускник,
бездарно робок... А сад за школой
и вправду райский, в колючках роз...
...И вот стою перед нею голый,
к тому ж – цветущий фурункулез.
И это ты? до чего же глупо.
Сказать бы лучше: и это я?
А дальше – ступор, а дальше грубо
как в цехе бухает кровь моя.
Пока в перчатку дудит проктолог,
и марсианская его рука
державна, а перст полномочный зорок
и в позу ставят призывника;
пока багровое отверните
он слышит над головой приказ,
а он при нищенском реквизите,
и муза не подымает глаз;
пока он Марсом трикрат затыркан,
не Марс уже, а скорей Арес,
он видит кожей, спиной, затылком,
он чует жгущий призор небес;
еще он в списках... давленье 200
и пульс 140–160...
главврач нахмурен... сказать по чести,
уже не рекрут, а экспонат.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бывают встречи! Вчистую списан.
Гипертония. Ну повезло!
Но он-то знает, каким стриптизом
его контузило и спасло.
III
Я шел своих навестить недавно,
звенела осенняя нищета,
и свежий холм нарывал как травма,
едва присыпан и без креста.
И я увидел ее: сказали
две даты все, что я мог спросить.
И это ты? я сказал глазами,
и было невыносимо быть.
Я девушек многих любил, а вышло,
контужен был и спасен одной.
Но если что из меня и вышло,
то ты, пожалуй, тому виной.
Я жив твоим попеченьем детским,
а если убит – убит давно.
Пришло рассчитаться за все, да не с кем –
просрочено и уценено.
И я подумал еще про финиш,
когда под вагоном стучал мотор.
Любовь и раскаяние – они лишь
и держат нас, остальное вздор.
А там, в окне, отлетал куда-то
пейзаж с подтеками фонарей:
пожарка с крышей военкомата,
и клуб, и что там – скорей, скорей!
А может, это одно и было,
я думал, в голый глядясь простор,
