Жаба еще раз взглянул вниз и понял: администраторы суетились теперь прямо под декорациями и реквизитом, притянутым на блоках к потолку.
— Друг мой, да вы спятили, что ли?
Визель ничего не ответил. Он пилил и пел. И Жаба, прислушавшись, вспомнил гимназию, не шестой, не пятый, нет— второй класс, когда смертельно хотелось убежать от классного наставника в пампасы.
Визель пел:
Пятнадцать человек на ящике мертвеца.
Ио-хо-хо и бутылка рома!
Веревка оборвалась, помост заскрипел, как плот, выплывающий в бурю. И кони, величаво задрав кверху свои золотогривые морды, рухнули вниз.
За ними троны, колокола, купола и свечи.
Жаба ахнул, взглянув на Визеля.
Раскачиваясь на одной руке, Визель висел где-то в пролетах, торжествующий, узкоплечий, страшный.
Внизу неприятели выбирались из-под разбитого реквизита и, ругаясь, бежали на хоры.
Они бежали на хоры по лестнице слева и по лестнице справа, маленький администратор сердито картавил, могучий билетер шагал через ступеньку, угрожающе лаская усы.
Жаба обернулся и, найдя Архимедова (чуть повернувшего голову в ответ на его оглушительный голос) , вынул из кармана носовой платок.
— Окружены со всех сторон, — крикнул он и взмахнул платком, как белым флагом, — отступать некуда! Или предложить мир, или сдаться!
Архимедов молча перевел глаза на Визеля, который уже шел к нему, шагая по воздуху с веселым бешенством акробатов.
Он возвращался как победитель, и молчаливый рапорт, который он отдал Архимедову, наклонив голову, глядя прямо в лицо ему с нежностью, с преданностью, с обожанием, был таков, что Жаба умолк и тихонько спрятал свой носовой платок в карман.
— Мы будем защищаться, — шепотом сказал Визель. — Мы встретим их с оружием в руках.
Он шагнул к полкам, на которых лежало оружие, сбросил дротики, отодвинул в сторону алебарды и пики. Он вернулся со шпагой — длинной шпагой, темной стали, с полукруглой чашкой вместо гарды обыкновенных шпаг; и бант, синий с розовым, был завязан вокруг рукояти…
— Возьмите! — сказал он Архимедову и сунул ему в руки эту шпагу.
И Архимедов взял ее и, пройдя под низкими сводами хоров, остановился на первой ступеньке лестницы, расставив ноги, скосив глаза.
Он слушал…
— Тогда-то я и вспомнил этот сон, — сказал Жаба. — Сон, который накануне мне рассказал Архимедов.
Ему приснилось, что он идет по турецкому городу, на улицах — шали, ковры, и персы сидят на плоских крышах, крича ему:
— Ты потерял лицо!
Женщина, круглоглазая, тонкобровая, видит его из окна и смеется, прикусив зубами чадру:
