Наконец корзина с шариками засияла, словно в ней лежали новогодние гирлянды.
Игор сыпанул это рассы на подоконник, разложил на столе, подвесил в специальное кашпо сверху. Тут же стало светло.
– Устроимся тут. Поспим до рассвета, а утром расспросим Акатоша.
Я кивнула. Пока Игор возился со спящим богом, сгребла со стола в полотняный мешок пропавшую еду, собрала валяющиеся вещи, подобрала черепки разбитого кувшина.
Дом был уютным, хоть и небольшим. Видно, что за ним любовно ухаживали. Чисто выметенные деревянные полы, побеленные стены, вышитые занавески, добротное чистое белье на всех трех кроватях во всех комнатах. Даже какие-то уже подсохшие растения в кадках на подоконнике, цепляющиеся за оконные рамы. Как же, должно быть, жаль покидать родной дом…
Мне стало грустно. Разговаривать не хотелось.
Я прополоскала рот грецким орехом (какая же пакость!), устроилась на одной из кроватей, стараясь перебороть неприятное чувство – было ощущение, что я нагло вторглась в чужой мир, в чужую семью, в которую меня не звали. Даже непривычный запах трав от чужого белья вызывал во мне смутное чувство вины.
Поворочавшись и с трудом успокоившись, я, наконец, уснула. Для того, чтобы проснуться через четверть часа.
Разбудил меня тихий, полный муки стон неподалеку. Оборотень тоже подскочил.
Стонал Акатош. Он разметался во сне на своей кровати, скукожился словно бы от боли. При свете рассы было явственно видно, что его белое, как простыня, лицо, покрывали капельки пота. Рот скривился в мучительной гримасе, а дыхание с хрипом вырывалось из плотно сцепленных губ.
– Эй, эй! Проснись!
Я испуганно трясла Акатоша за плечи, но он стонал еще сильнее, не собираясь просыпаться.
– Отойди!
Игор выплеснул на лицо бога пригоршню ледяной водицы. Помогло. Акатош разлепил мутные глаза, скривился, вытираясь ладонью.
– Что такое?
– Это ты нам скажи, что такое. Ты стонал во сне, тебе было больно. Ты слабее, чем я – обычная человеческая девчонка, быстро устаёшь, много спишь. Что происходит? Ничего не хочешь объяснить?
Акатош растер ладонями бледное лицо. Опустил голову. В его молчании было что-то обреченное. Дурное предчувствие поселилось в сердце.
Дурное предчувствие не подвело. Потому что Акатош поднял на нас несчастные вишневые глаза, и мы едва услышали его тихие, полные горечи слова:
– Я вряд ли дойду до песков. Я умру на исходе пятого дня от слабости. Остатки сил уходят быстрее, чем я думал. Простите.
Секунда молчания. И одновременно с оборотнем сказанное:
