Акатош закрыл глаза, стараясь взять себя в руки. Запах крови раздражал, нервировал, сожаление смешивалось с раздражением и даже злостью. Он не понимал, не воспринимал миропорядок песчаников. Его практически выворачивало от необходимости подчиняться, от того, что волю людей тут сминают, как ненужную бумагу. Он смотрел на лица тех песчаников, которых было видно отсюда, из его закутка. Смотрел и не понимал, замечая нетерпение, радость, удовольствие от зрелища, жажду крови…
Ему пришлось многое пережить, многое научиться ощущать заново, прежде чем он понял, что разрушение – всего лишь злобное и бессильное проявление слабости. Никто не имеет права убивать – эта истина запечатлелась у Акатоша настолько объемно, ярко, что идти против нее для него было кощунством. Он, бывший бог огня и ярости, уже давно принял это, и принял с благодарностью к той, кто эту истину ему открыл. И теперь он испытывал горечь, глядя, с каким удовольствием люди повторяют его ошибки.
Но вместе с тем где-то очень глубоко в душе бога кипела раскаленная лава. Там, где раньше был пепел и сухие черепки, теперь бурлила злость. Она проснулась там, во дворце, когда его хотели сделать игрушкой для постельных утех, вещью. Радостно запела во время первого за многие столетия боя. Обожгла сердце, когда его заперли и водили, как послушную собаку, на тренировки. Горячим комом встала в горле, когда кровь убитого пачкала нежные лепестки цветов. Когда довольные песчаники подсчитывали деньги от ставок – от ставок на смерть. Когда радостно свистели со своих скамей наблюдатели, поощряя убийство, упиваясь им.
Все это копилось в душе бога, прорвавшись только однажды, перед тем боем. Но этого прорыва было мало. Хотелось еще, еще…
Убить, уничтожить песчаников, стереть их с лица песков раз и навсегда, наказать за рабство, за жестокость. Выжечь их огнем, кипящим ядовитым напалмом. Раз и навсегда!
Акатош закрыл глаза, с трудом взял себя в руки. Он знал, что в центре арены есть его меч, его часть, источник его силы. Надо только успеть, надо добежать первым, и тогда все закончится. Акатош молился про себя, отчаянно желая быть следующим, кого позовут на арену – он чувствовал, что наблюдать еще несколько смертей на потеху другим и совладать с собственным огнем будет очень непросто.
Но – увы.
Акатош был последним. Зрелищем на десерт.
***
Я старалась изо всех сил сдержать тошноту и слезы. Человеческая жестокость поразила меня настолько, что мне физически стало плохо. Одно дело – читать о том, как смазанный маслом гладиатор, любитель римской публики и патрициев, грациозно убивает соперника на арене. Прочитал, поохал и забыл. А вот это зрелище мне не удастся не забыть никогда. Я, наверное, навсегда возненавижу тюльпаны.
