И снова Ригрета вздыхала по усам Чамэ, и снова Айол выставлял мясистые икры в тонких чулках.
– Коль знаешь одного, считай, что знаешь всех, – уговаривал Ригрету он, шелестя юбками, пока Харвилл тоскливо щупал живот, показывая, как отощал. – Ведь проку нет их выбирать по виду внешнему. Бывает, красавчик так живёт, не брезгуя вином, что к тридцати пяти на красной роже нет ни следа от прежней красоты. Но ты, похоже, не понимаешь, чем хорош мужчина зрелый. Как в вине, в нём время проявило все черты.
Ригрета снова вздыхала, заламывая руки, и снова пришла Чамэ, чтобы посмотреть на неё, и Айол с грозно чернеющей бородой ревновал, сверкая глазами.
Кадиар ударил в барабан, и она нырнула в карман за бубном. Она шла, звеня, как густые крупные звёзды грозно звенели однажды над её головой в необъятно широком небе, и люди расступались, и женщины встревоженно поднимали ладони к груди, когда она проходила мимо, опустив голову в капюшоне.
Она играла, и кемандже пела про душу, летящую в такой же звенящей пустоте над миром, где её больше нет и не будет, пока камень пути хасэ не призовёт её в новое тело.
Айол упал, дёрнувшись, и Кимат ёрзал сзади, потому что её голубые волосы попали ему в лицо. Ондео торжествовала победу. Было ли это победой?
14. Мы шепчем так, что слышат все
– Тебе надо приучать его не бояться чужих людей, – сказала Чамэ, и Анкэ кивнула.
Они ехали по дороге в Кайде, и Кимат играл на полу, на одеяле из волосатой коровьей шкуры, которая теперь хранила на себе отметки от каждой ночи на протяжении их долгого пути, о каждом случае, когда её доставали из мешка и раскладывали на траве, камнях, сене, твёрдой кровати трактира и узкой койке корабля, или сворачивали, подкладывая, как подушку, и накрывая полотенцем.
– Начиная с Кайде, мы будем репетировать «Капойо кирьи Лаис», – сказала Ригрета. – В ней задействованы все. Тебе нужно будет оставлять Кимата за сценой, с ним рядом кто-то постоянно будет находиться, но мы будем сменять друг друга. Нельзя, чтобы он кричал. Лучше всего, конечно, оставлять его в комнате.
– Он не будет сидеть один, – сказала с тревогой Аяна.
– Ну, не знаю, – покачал головой Харвилл. – я много видел детей за эти годы, но он – один из самых спокойных. Все дети, которых я видел, чаще всего занимались тем, что вопили. А он не орёт. Я только пару раз за эту неделю слышал, как он хныкал, и то, потому что ему надоедает сидеть в этой теларской штуке, – Харвилл помахал рукой в области плеч и пояса. – Керио.
