Как в густом обжигающем тумане, шатаясь, мало что замечая вокруг, она вернулась через скрипучую дверку в конюшне наверх, в дом, и, открывая свою дверь, услышала, как одновременно негромко хлопает внизу дверь купальни. По телу пробежала волна жара, а перед глазами всплыли полоски пепельной вязи на его руках. Какой-то неуловимый миг она ждала, что скрипнет ступенька лестницы, ведущей наверх, но тут же ужаснулась этой мысли и захлопнула дверь. Ей было жарко и невыносимо душно, и она залпом выпила половину воды из кувшина, захлёбываясь и обливаясь, прислоняя ладони к горящему лицу.
Она рухнула на кровать и схватилась за голову. Зачем она смотрела на него? Почему не ушла сразу? Ани сказала... Как же она сказала... Некоторым парням бы понравилось, если бы за ними подглядывала девушка. Как это может понравится? Что если бы Конда подсматривал за ней? Разве бы ей такое понравилось?
Её будто обдало кипятком, а потом окатило ледяной водой. Она резко встала и сдёрнула с зеркала полотенце. Что, если бы он подсматривал за ней... А понравилось бы ему то, что он видит? Она в спешке развязала поясок и расстегнула застежки безрукавки, стянула штаны и, мгновение поколебавшись, сняла рубаху.
Она стояла перед зеркалом и впервые в жизни смотрела на себя вот так, целиком, с головы до ног. Её тело в свете пламени светильника выглядело непривычно, совсем иначе. Поток воздуха из приоткрытого окна холодными пальцами подталкивал пламя, заставляя его колебаться, и странные тени двигались у неё на лице, превращая его в чужое, незнакомое. Рука сама потянулась к гребням, Аяна дёрнула их, вытаскивая, один за другим, и волосы рассыпались по плечам и спине, стекая прохладной пеленой, как та сине-зелёная ткань. Она снова схватила себя за пылающие щёки. Он тогда тоже положил руку на щёку, вот так.
Что, если бы он скользнул пальцами дальше, в гладкую прохладу её волос, к бьющейся жилке на шее?
Её сердце снова сбилось с ритма, и перед глазами опять потемнело. Она зажмурилась и бросилась на кровать.
Всю ночь она крутилась на кровати, мучаясь от невыносимых, иссушающих приливов жара, и наутро пришла к очагу совершенно разбитая, с путающимися мыслями и красными глазами, и все звуки казались слишком резкими, а прохладный воздух – слишком колючим. Она уныло устроилась на скамье, подтянув колени к груди, за столом напротив мамы.
Та задумчиво сидела, зябко кутаясь в тёплый длинный зелёный кафтан, и глядела на склоны гор вдалеке и на туман, поднимавшийся над миром, и Рафу, который грыз ножку стола, лёжа у её ног, казался живым кусочком этого тумана, и даже пар из маминой чашки поднимался, тоже пытаясь притвориться туманом.
