У неё закружилась голова, и слегка бросило в жар. Надо идти спать. Отец, наверное, был прав. Но что делать с рубашкой? Надевать её, грязную, на только что вымытое тело?
Она немного посидела, решаясь, потом схватила рубашку и штаны и побежала голышом по лестнице наверх, мимо малой мастерской и комнаты Мары и Аремо, в летнюю спальню. Холодный свежий воздух обжигал влажную кожу, и она со смехом нырнула в простыни своей кровати, задувая огонёк светильника.
Спалось плохо, наверное, из-за того, что она уже подремала по дороге к мосту. Шош ходил по одеялу, пытаясь устроится поудобнее и наступая ей на живот и руки, Аяна проснулась и лежала, глядя в тёмный потолок, пока не поняла, что нестерпимо хочет есть. Она потерла руками лицо. Ну, зато слабость отступила, уступив, по-видимому, место этому голоду.
Шош спрыгнул на пол, когда она села на кровати, и, недовольно подёргивая роскошным хвостом, отправился к закрытой двери. Аяна спустила ноги на пол, не вылезая из-под одеяла, и сразу же отдёрнула их, поёжившись, от холодных досок, потом натянула штаны и сапоги и выпустила Шоша за порог.
Снаружи стояли её сумка и мешок, которые отец принёс с лодки. Она покусала губу, глядя на порог.
Раз слабость прошла, она пойдёт помогать тянуть корабль.
Она решительно распотрошила мешок, сбросила одеяло с плеч и натянула рубашку, безрукавку и куртку, чтобы точно не замёрзнуть в холодном рассветном тумане. Половицы, а потом и ступеньки поскрипывали под её осторожными шагами, ведя в кладовую, Аяна с надеждой нырнула в ларь для хлеба и, к своей радости, нашарила на дне две свежие лепёшки. Одну из них она запасливо сунула в карман и на ходу откусывала от второй и стряхивала крошки с куртки, пока набирала из другого ларя морковь в сумку.
Ночь висела над двором, как тёмное покрывало с вышитыми светлыми облаками, такое же, как было у Вагды в спальне, и под которым они с Тили как-то шептались, хихикая, а положение лун в просветах между облаками подсказывало, что до утра ещё далеко. Едва тёплый заварник остался на столе у летнего очага, Аяна, не зажигая светильник, выпила через край всё, что в нём было, и только потом поняла, что это был отцовский настой сладкого корня. Она весело удивилась своей невнимательности и тут же об этом забыла, перебегая через тёмный двор.
Изо рта вылетали облачка пара, поднимаясь вверх, к тихому небу и подсвеченным лунами облакам, и растворяясь где-то над её головой.
