болота утартай — прав же старикан! Да, отделили церковь от государства, а что происходит? В двадцатых годах — наскок, и сейчас старые книги отбирают, церкви рушат, попов в злейшие враги перевели. Да, часом, стыдно людям в глаза глядеть… И в таком он положении: выполняй, что сверху спускают…
Шатров сказал это про себя и грустно удивился: ужели стыдобушка еще осталась. Значит, не совсем пропащий ты человек, Силаныч!
Глава пятая
1.
Он подоил корову и согнал ее со двора.
И что бы ни делал потом, с молоком ли убирался, кур ли кормил — в его глазах все время мельтешил один красный цвет — цвет крови его дочери. Там, на коровьем лизунце, она еще не почернела, еще кричала на отца, и крик этот слышал Секачев.
И он потерялся в доме.
Что-то сдвинулось, что-то непонятное случилось в его голове. Серым снегосеем падали бессвязные мысли в какую-то черную пустоту, не вызывая ни желаний, ни разговоров — ничего!
Где-то к полудню в замутненном сознании Кузьмы Андреевича возникло тяжелое мучительное беспокойство, предчувствие того, что должно случиться нечто неотвратимое, что завершится страшным исходом.
…А в большом доме сияла чистая желтизна бревенчатых стен, солнце раскидало длинные прямые половики слепящего света, и на этом ярком свету на окнах странным прозрачным огнем горели широкие шапки красных гераней.
Били часы в доме… Но для Секачева не существовало больше времени, и только песня на улице вернула его к течению суток, старик с трудом вспомнил, что нынче Ильин день, праздник.
Праздник позвал, всегда, бывало, сиживал на подворотней лавочке и смотрел на бесхитростное людское веселье. Но остановился на крыльце, испугался — что все красное?
Красный кровяной круг солнца висел над деревней.
Малиново заливалась гармошка у Чулыма.
Красные герани на подоконниках…
Кузьма Андреевич вертел головой — что это с небом? Жаркая белесая наволочь затягивала бор, заречное понизовье и редкие облака над тайгой.
Вон оно что — где-то недалече леса горят…
На калитке и раз, и два звякнуло кольцо. Секачев услышал этот знакомый звук как сквозь сон, как отдаленное, тихое бряканье конского ботала в синих вечерних лугах. Безучастный сейчас ко всему, что относилось к деревне, к людям, он машинально отодвинул засов, дернул на себя тяжелое полотно калитки и невольно отшатнулся в страхе — в глаза ударило красное.
Он не сразу увидел, не тотчас сообразил, что это такое.
А Маняша в своем праздничном кумачовом сарафане стояла и улыбалась, и круглые тугие щеки ее полыхали красными маками.
