— Скоблить он меня взялся… Я тож для тебя горячих угольков припас. Ты, уставщик, сам-от как знаешь, а детей к себе не приваживай, не пой сопливым про Бога. Несмышленыши, а он им то рай сулит, то адом стращает…
— Это что, запрет?
— Догадался.
Кузьма Андреевич затвердел голосом.
— Слушай, товарищ Шатров… Опять переведу на Колбино. Вон и в газетке читал, хвастает учительша: в новом, Марксовом, духе она ребяток воспитывает. Что же… выходит, ей сопливых воспитывать можно, а мне запретно. Ну и ну! Вот ты, Шатров, вижу, стараешься блюсти свои партейные уставы. А мне как быть? Тоже и мне надлежит исполнить свой долг. Я — верующий, и уж в силу этова обязан нести слово Божие в людское общежительство. Да ведь без дела-то любая вера мертва. Сам-то, повторяю, не сидишь сиднем на печи.
— Да, Кузьма… — Шатров отбросил окурок, крепко встал против Секачева. — С виду мягонький ты весь, а жальце есть. Опасный ты человек для Советской власти. Пожалел я тебя, старика, в прошлый раз, когда мы тут кулачье выкорчевывали…
Кузьма Андреевич взял в руки коромысло, тоскливо посмотрел на Чулым.
— Я, товарищ председатель, для дураков опасный, а не для Советской власти. Тебе бы понять здравым мужицким умом… Порвете безрассудно корни вековечного домостроения, после каяться бы не пришлось. Все трандишь об узде религии… А ну-ка выбей из молодого сознание греха — иной сразу одичает! Раз греха никакова нет — что хочу, то и ворочу, делай что хошь, абы за руку не схватили. Уж и сейчас взыграло всякое непотребство в народе, а что впереди?! Дурну я детей и кои постарше не учу, не толкаю их к воровству, к сквернословию, к пьянству, к блуду… Несовершен еще человек, еще сидит в нем зверь, то и дело кажет свои рога и копыта — нужна, каждому из нас нужна духовная узда! Последнее. Говорил я своим и говорю: Богу — Богово, а кесарю — кесарево, понял? И не стращай ты меня, председатель. Мы ведь давно, от самого Никона пуганы…
Шатров потянул рот в ребячьей улыбке.
— От, славно девки пляшут… откозырялись! Он же меня и отчитал. Ладно, упреждаю наперед и серьезно: не дури больше. Случится что недоброе — дадим укорот, загремишь ты у нас куда подальше. Ну, бери ведры, поднимайся!
Шел домой председатель, гнулся под большими деревянными бадейками с водой, хотел остыть от громкого разговора с Секачевым, да сразу-то не получалось.
Это даже странно: часто у него разладица с деревенскими. Ну, темнота чалдонская! Всякой новине она кукиш кажет. Станешь агитировать, чуть не с пеной у рта доказывать — слова как об стенку горох! Конечно, не живым он глаголом… разную трескотню райначальства тут трясет. А мужик нутром чует, где, в чем правда, а где подсадная кривда. Вот Секачев… Хоть матом ты его крой, хоть в Васюганские
