— стоп-кадр, озарение — Мэрилин или какой-нибудь другой съехавшей девчушки, чем то, во что превращаются перезрелые и скоропортящиеся тети и дяди. Порчусь, конечно, и я, хотя на самом деле я только улучшаюсь. Я улучшаюсь, а не порчусь, я, я, я...
БАЙОН: На это можно взглянуть с другой стороны, через меланхолию, о которой мы только что говорили; одна из твоих песен рассказывает историю мертвеца, это «Небрежно и небрито»[175]: сексуальное чувство, переживание несчастья, ты убегаешь и оказываешься на кладбище...
С. ГЕНЗБУР: И распускаю нюни на кладбище. Кладбище, это из одной сказки братьев Гримм, которую я читал в детстве...
Папа отправил трех своих сыновей выгулять, нет, выпасти козу, и каждый сын выполнил приказание, хотя занятие было тоскливым, так вот, а коза была говорящая, она наедалась до отвала, возвращалась и — я помню эту фразу, хотя это было сорок лет назад. «Козочка, насытилась ли ты?» — спрашивал папа. «Козочка, насытилась ли ты?»...
Честное слово, я не видел эту книжку с начала войны; тогда мне было двенадцать лет, и эту книжку, которая позволила мне убегать в другой мир, дала мне сестра... «Козочка, сыта ли ты?» — «С чего могу я быть сыта! Я прыгала с могилы на могилу и не нашла ни одной травинки!» Это я помню. «Я прыгала с могилы на могилу и не нашла ни одной травинки». И отец выгнал старшего сына.
БАЙОН: Вот мерзавка! Соврала и не поморщилась!
С. ГЕНЗБУР: Какая фраза! А коза страшная, и чем страшнее она кажется, тем наглее ее ложь.
БАЙОН: Фраза красивая.
С. ГЕНЗБУР: Ужасная. Сказка называлась «Волшебный стол»... «Палка в мешке» и... — черт! — ладно, забыли. Я забыл.
БАЙОН: А осел...
С. ГЕНЗБУР: Нет, осел был в... «Палка в мешке» — подожди, нет, «Столик сам — накройся!».
БАМБУ. — ...который нес золотые монеты.
С. ГЕНЗБУР: Да, осла просто несло золотыми монетами.
БАЙОН: Ах да, теперь вспоминаю.
С. ГЕНЗБУР: Да, осел, дерьмо, shit[176]... Осел высирает золотые монеты, а эта... «С чего могу я быть сыта! Я прыгала с могилы на могилу и не нашла ни одной травинки!» И на этом я...
БАЙОН: Что и относит нас к некрофилии?
С. ГЕНЗБУР: Нет уж, спасибо.
БАЙОН: Однако такие люди из твоей библиотеки, как Гюисманс, как Лорэн[177], довольно близки — своими раздвоенными нервными окончаниями — к тебе?
С. ГЕНЗБУР: С ума сошел! Нет! Ни за что! Некрофилию я не понимаю. Там нет рецептов, нет спермы. Там нет ничего.
БАЙОН: Как раз «ничего» — это и есть абсолют ритуальности? Смерть?
С. ГЕНЗБУР: Ну нет, нет. Меня от смерти тошнит! Тошнилово. От этого тошнит.
