С. ГЕНЗБУР: Я думаю, это идет от инициации. К ритуальному существует три, нет, четыре подхода: приобщение к живописи, приобщение к архитектуре, приобщение к поэзии, приобщение к музыке. Есть еще одно... — у нас их уже четыре, — и еще, значит, одно... все спуталось, я сбился.
БАЙОН: Может, это своеобразная защита? Не служит ли тебе это неким экраном?
С. ГЕНЗБУР: Нет. Я бы сказал: гиперэстетская фиксация на культе бесполезности. Вот. Итак, организовать предметы в ритмике, которая меня приближает к золотому сечению, а золотое сечение — это женщина и совершенство. Это словно заболевание мозга. Серьезное. Достаточно серьезное, поскольку это обостренный поиск вне человеческого. Это чудовищно. Я бы сказал: тяжело переживаемая болезнь.
БАЙОН: Навязчивая идея?
С. ГЕНЗБУР: Нет. Это значит искать эту... вот именно эту ничейную зону, no man’s land, которая дает покой в строгости. Да, вот так: фашистская строгость, которая отбрасывает животное начало. Животное начало я не люблю. А потом, я и сам зверь и не могу не тыркаться.
Некрофилия
БАЙОН: По поводу смерти: близость смерти или мысль о смерти — принимай, как тебе больше нравится, — оказывает ли это какое-нибудь влияние на твои половые инстинкты?
С. ГЕНЗБУР: На мои половые инстинкты? Один психолог сказал: «Женщина, которая не получает удовольствия, это женщина, которая боится смерти», — уже не помню, как его звали. Потому что оргазм, я, кстати, об этом говорю в «Love on the beat», момент оргазма — это электрическое завихрение, и многих девушек оно пугает. Что до меня, смерть и любовь?.. Нет. Думаю, что любовь — это вихрь, а смерть — стоп-кадр, и баста. Связи я не вижу. Нет, честно.
БАЙОН: Мир, который ты здесь себе создал, совершенно мрачный: черная гостиная, черная лестница, ведущая в твою черную спальню, черный туалет...
С. ГЕНЗБУР: Мрачный? Я сейчас все прерву. Это мир строгой неукоснительности.
БАЙОН: Хорошо, а все эти фотографии Мэрилин[172]?
С. ГЕНЗБУР: Это, это фиксация... но не эротическая. Это эстетическая фиксация. Ладно, дальше! Next!
БАЙОН: А как же Мэрилин в гробу?
С. ГЕНЗБУР: Мэрилин в морге? Холодильник, это жалкое зрелище...
БАЙОН: Не эротическое? Мертвые пальцы ног мертвой Мэрилин, как горошинки?
С. ГЕНЗБУР: Ну, может быть... Не знаю. Я не могу это анализировать. I don’t know... I don’t know[173]. У меня фиксация на эту девчонку — а она действительно девчонка, — потому что она умерла еще молодой, и когда я вижу, что остается от некоторых (я никого не назвал, я сказал «некоторых»!)... Ведь куда красивее, очевиднее рожа Кокрана
