С. ГЕНЗБУР: Тупость человеческих существ, живых людей: они проходят мимо гениев, как проходят мимо дворника-африканца.
БАЙОН: Значит, гений не может быть дворником?
С. ГЕНЗБУР: Нет.
* * *
БАЙОН: Не является ли отличительной чертой гения то, что он получает признание уже после смерти? (Звон бокалов.)
С. ГЕНЗБУР: Чистая логика. Одержимому мечтателю остается лишь самоубийственный демарш. Который, кстати, я успешно реализовал в девяностом году. (Шипение пены.) Да... (Выдерживает паузу для достижения большего эффекта.) Ведь не исключено, что тот тип меня тогда застрелил не насмерть.
БАЙОН: Ах вот как?!
С. ГЕНЗБУР: Да. В этом деле был еще постскриптум. На самом деле он меня не убил. Я просто отправился навестить свою собаку, а за это время знаменитый хирург извлек из меня пулю и... Да, я совсем забыл об этом эпизоде. Ведь вторая пуля, которую я получил, это... ее я пустил себе сам. Да, я в этом уверен! Я выстрелил себе в рот.
БАЙОН: Вот это да! И много времени прошло между этими выстрелами?
С. ГЕНЗБУР: Да. Пятнадцать лет.
БАЙОН: Хорошо. Вернемся к Эдгару Аллану По[93].
С. ГЕНЗБУР: Вот почему этот сборник стихов, — теперь я все вспомнил — вышел в девяносто... втором.
БАЙОН: Только что ты говорил, что в девяностом...
С. ГЕНЗБУР: В восемьдесят девятом. В восемьдесят девятом я хотел его издать, но тут произошел этот... несчастный случай. С почти смертельным исходом. (Смех.). Вот это класс! А в девяносто втором мой издатель получил от меня стихи. Какое-то время ушло на вычитку корректуры — я послал текст в октябре, — а в феврале сборник был готов. Тиражом в... Пикабиа напечатал четыре тысячи, а я... шестьдесят тысяч.
БАЙОН: И это называлось «Предпоследняя подача»... Таким же был и По. Его раздражала одна лишь мысль о том, что он не сумеет умереть «как следует». Что его похоронят живьем.
С. ГЕНЗБУР: Что смерть у него не получится. Есть такая прелюдия у Рахманинова: там какой-то мертвец разрывает свой саван.
БАЙОН: Кстати, так похоронили уйму людей. Нашли даже доказательство того, что в гробу они просыпались: руки у них были изъедены...
С. ГЕНЗБУР: Изголодались...
БАЙОН: В то время верили в электрокардиограммы. Теперь все усовершенствовано.
С. ГЕНЗБУР: Ага. Ага. Все на мази... в крови и в грязи.
БАЙОН: Удачная заключительная фраза.
С. ГЕНЗБУР: «Все на мази»... многоточие, «в крови и в грязи».
БАЙОН: А ты успел сочинить похоронную музыку?
С. ГЕНЗБУР: Ой, подожди-подожди! Теперь я все вспомнил точно! С восемьдесят девятого по девяносто второй я был педерастом. Как раз во время третьей мировой войны.
