Трудно, в сущности, бесполезно спорить с инстинктом. Мы просто алчем будущего, и история существует для того, чтобы узаконить это притязание или само будущее. Если мы и в самом деле так обеспокоены тем, что сказать молодому поколению, надо сделать следующее. Во-первых, нам следует определить историю как сумму либо известных событий, либо их истолкований. По всей вероятности, мы остановимся на последнем, поскольку наименование каждого события уже есть интерпретация. Поскольку интерпретации неизбежны, вторым шагом должна быть публикация хронологического канона мировой истории, в котором каждое событие было бы снабжено некоторым количеством интерпретаций — скажем, консервативной, марксистской, фрейдистской, структуралистской. Это может вылиться в громоздкую энциклопедию, но молодые, чьей судьбой мы, по видимости, так сильно обеспокоены, будут иметь по крайней мере выбор.
Помимо того, что он позволит им мыслить более инициативно, канон такого рода придаст Клио большую объемность, то есть сделает ее легче узнаваемой в толпе или гостиной. Ибо портреты в профиль, три четверти или даже анфас (вплоть до мельчайших пор в духе школы Анналов[212]) неизменно скрадывают то, что может прятаться за спиной. В виду этих фасадов мы теряем бдительность; обычно так история нас и застает: врасплох.
Основная привлекательность такого канона в том, что он донес бы до молодых вневременную и аритмичную природу Клио. Музу Времени по определению нельзя держать в заложницах нашей доморощенной хронологии. Вполне возможно, что, с точки зрения времени, убийство Цезаря и Вторая мировая война произошли одновременно, или в обратном порядке, или не произошли вовсе. Давая несколько интерпретаций любому событию одновременно, куш мы, может, и не сорвем, но лучше поймем, как действует игровой автомат. Суммарный эффект использования такого канона может иметь своеобразные последствия для нашей души, но он, безусловно, усовершенствует нашу оборону, не говоря уже о нашей метафизике.
Всякий разговор о значении истории, ее законах, принципах и так далее — всего лишь попытка одомашнить время, поиск предсказуемости. Это парадоксально, потому что история почти всегда застает нас врасплох. По здравом размышлении, предсказуемость — как раз то, что предшествует шоку. Учитывая урон, который он обычно наносит, шок можно рассматривать как что-то вроде счета, по которому мы платим за удобства. Преимущество ретроспекции, переходящее в метафизическое качество, объяснит это предпочтение как эхо монотонного «тик-так» времени. К сожалению, у времени есть и другая тенденция: звучать пронзительно, и все, чем мы можем на нее откликнуться, — братские могилы.
