— Бабка наша не так уж неправа была. Она жизнь повидала. И пустыню. А в ней всякое чудеса случались. Пустыня закружить может в трех метрах так, что не выберешься. А может дорогу открыть. Сам знаешь, сколько всего творилось. Не все человеческим законам поддается. Но точно знаю. Кто у пустыни то, что ее забрал, тот в сто раз ей заплатит. Дорого заплатит, Анхель.
— Перестань. Ты еще не немощный старик, Раф, чтобы сидеть и байки-страшилки рассказывать. А я еще из ума не выжил, чтобы их пугаться. Лосяра здоровый. А у смерти я ничего не отбираю. Выхожу его. Раз уж так вышло, что в доме моем оказался. А когда оклемается, устрою самый громкий бой за всю историю. Поставлю его против десяти. Одного. Вот и посмотрим. Если он смерти принадлежит, то обратно к ней и вернется. Она свое заберет, а я ни при чем. Я традицию исполнил. Путника из дома не отправил умирать. Но если его судьба не жить, значит, бой эту судьбу и решит. Вернет его смерти обратно.
— Вот оно что, Анхель! А я уж было подумал… Ты хитрый старый стервятник. Прощелыга! Я решил, ты сердобольным на старости лет стал. А ты просто бабла решил срубить на нем. С боя такого сколько загребешь? На три жизни хватит! Старый лис!
— Я просто не спорю с судьбой. Традицию исполнил. Подохнуть не дал тому, кто в дом мой постучался. Но если он принадлежит смерти, она свое возьмет. А я препятствовать не стану.
— Смотри, Анхель. Я свое слово сказал. Дорого обойдется тебе эта жадность. Проклятие на твоем доме из-за этого.
— Не ной, Раф. Я и с тобой поделюсь. Что я? Не человек, что ли? Приданое своей Ание соберу. Дом новый построю. И тебя, брата своего, не забуду.
— Не все измеряется деньгами. Когда уже поймешь?
* * *
Они пили и хлопали друг друга по плечу. Смеялись. Пьяно ржали, иногда снова вспоминая о высших силах и заводя свой «философский» спор.
Ничуть не стесняясь и не смущаясь тем, что я все слышу. Что кухонная дверь, на которой они устроились, открыта, а один из выходов из нее ведет как раз в тот тамбур, где я валяюсь.
Мясо. Я просто мясо, которое приготовили на убой.
А я и есть просто мясо.
Не помню. Ни хрена не помню, что было после того, как постучался в эту дверь.
Пошевелиться почти не способен.
Иногда открываю глаза, и вижу деревянный потолок. Узкие стены тамбура, словно меня уже в гроб поместили.
Хрустящую белоснежную подушку и такие же простыни, уже измазанные моей кровью и гноем из незатянувшихся ран.
Глухо рычу, сжав зубы.
Бешено. Одержимо. До одури хочется пить.
