я со своим невидимым кукишем, скорбел, негодовал, возму
щался... в душе. И молча жил, утешаясь, что и другие говорят
не больше глухонемых от рождения, а я полез в драку. Состоял
ся заурядный митинг врачей и медсестер по поводу очередно
го разоблачения врага народа. Я вышел, и первое, что сказал,
— это пришедший мне на память афоризм: «Бывали хуже
времена, но не было подлей». Договорить не дали. В ту же
ночь я ночевал в камере. На допросе предложили на выбор
пять иностранных разведок, в пользу которых я работал. Я
заупрямился. Сперва последовало банальное битье, даже не
осторожно сломали руку, одиночка, карцерный режим и про
чее. На это у меня сил хватило. Пригрозили, что примут меры
к жене и сыну, ему в то время пятый пошел. Вы понимаете,
что значит на их жаргоне принять меры. Я согласился при
знаться, что сотрудничал с иностранной разведкой, однако и
тут не выдержал, чтоб не показать им кукиш. Я ничего не
знаю о Японии и, озорства ради, признался, что сотрудничал
именно с японской разведкой. Следователь обрадовался: в то
время японские шпионы были в моде, но пожадничал. Он стал
убеждать, чтоб я не забыл и немецкую разведку, но я с него
дованием отверг такой вариант. «Никаких немцев — скупые,
грубые, самовлюбленные, спесивые». «А японцы?» — спраши
вает следователь. «Японцы — это Восток, экзотика, загадка,
и к тому ж е я очень люблю японские деньги, вот только забыл,
как они называются». С японцами у нас чуть конфуз не вышел:
я с иностранными языками не дружен, отец латынь препода36
вал, с детства зубрил, и то чуть не провалился на экзаменах,
а тут японские имена запоминай. Попотел я, пока выучил, кто
мне деньги давал и сколько, а вот за что, следователю самому
измыслить пришлось: пыхтит он, платочком лысину вытирает,
на меня смотрит жалобно. «Может быть, — спрашивает он, —
вы планы военных заводов японцам передавали?» «Может
быть, — соглашаюсь я, — давайте подпишу». «Не поверят, —
уныло простонал следователь. — Может быть, вы какое-нибудь
врачебное изобретение им продали?» Я опять соглашаюсь. «Да
вайте подпишусь, что за триста тысяч продал врачебное изо
бретение государственной важности». «Дорого», — говорит
