Голод и разруха грозились подмять все живое. Здесь, в Абхазии, словно в капле воды, отражалось почти все, что происходило в бывшей империи. И здесь голод, хотя и не такой страшный, как в Поволжье, уже маячил у порога почти каждого дома.
Абхазское крестьянство революционизировалось. Немногочисленные, но крепкие своей спайкой рабочие чутко откликнулись на события в России. Меньшевистскому правительству все сложнее становилось сдерживать народное возмущение. В Тифлисе хозяйничала клика Ноя Жордания, заигрывавшая с немцами. Рабочие и крестьяне Грузии вели борьбу против меньшевиков. Большевистское подполье непрерывно крепло. В этих условиях правительству, лишенному доверия, оставалось одно: усиливать репрессии и таким путем попытаться продлить свое существование.
В Абхазии регулярно проводились карательные экспедиции. Горели села, тюрьмы были переполнены. А лидеры абхазских большевиков — Эшба, Лакоба и Акиртаа — действовали то на Северном Кавказе, то в самой Абхазии. Меньшевики невольно расписались в своем бессилии предпринять против них что-либо. В так называемом Абхазском народном собрании, казалось бы специально подобранном меньшевиками, тоже было неспокойно: некоторые депутаты «подвели» — оказались большевиками. Например, поэт и драматург Самсон Чанба…
Однажды младший брат Елены Андреевны — реалист Иосиф примчался во двор и впопыхах вручил своей матери Фотине Николаевне пару солдатских сапог.
— Вот, погляди-ка! — сказал он радостно.
— Откуда они?
Вопрос был вполне естественный, и восемнадцатилетний Иосиф пояснил:
— Меня забирают в армию. Еду воевать против турок. Нам выдали сапоги. Их можно продать, а я получу еще.
Каково же было его огорчение, когда обнаружилось, что сапоги на одну ногу! Что делать? Не бежать же обратно к каптенармусу. Так ради пары сапог этот молодой человек несколько месяцев провоевал где-то в Сурамских горах, неподалеку от турецкой границы. Эти сапоги на одну ногу и эти несколько месяцев оказались для него роковыми. Не раз приводили они его в тюрьму на крутых поворотах событий и окончательно свели в могилу в трагическом тридцать седьмом…
Появляться на улицах после наступления темноты было небезопасно. Пули так и свистели. Даже днем затевались непонятные перестрелки. Мы обычно устраивались под каменной лестницей и сидели там, пока не получали соответствующей команды от Елены Андреевны. Если отец отсутствовал, мать убивалась и рвалась к нему на работу, чтобы удостовериться, что он жив. В небе летали удивительные бипланы «блерио». Наблюдать за их полетами было сплошным удовольствием для меня и брата. Сухумские реалисты маршировали по улицам и пели: «Кого-то нет, кого-то жаль, и чье-то сердце рвется вдаль». Иногда их водили стрелять из пушек. Однако воинственность была напускная, мальчишеская. Мало кто принимал тогда всерьез эту меньшевистскую армию. Однажды самолет — биплан — пролетел очень низко над нашей улицей. Мы видели, как летчик махал рукой. С земли отвечали дочери известного владельца табачных складов, жившего напротив нас. Мы уже знали: это их кавалеры там, в воздухе.
