Я откидываюсь на спинку стула.
— Ты не можешь этого знать.
— Травмы души не похожи на травмы тела. Расщепление — это не то же самое, что разрезание кожи. Это больше похоже на разбитый фарфор, — руки Пола очерчивают в воздухе неясную фигуру, какую-то сломанную вещь, которую он вообразил. — Ты можешь снова собрать его, даже склеить так хорошо, что трещины едва заметны. Но трещины будут всегда. Они не заживут.
Тогда мы с Полом никогда больше не будем вместе. Я кладу локти на стол и закрываю лицо руками. Все остальные эмоции, которые я могла бы почувствовать, утонули в ужасной, окончательной потере.
Через мгновение, однако, Пол произносит:
— Но, если что-то было повреждено, это ещё не значит, что оно разрушено, — когда я поднимаю на него глаза, он продолжает. — Я, эм, справляюсь с собственными импульсами насилия. Я никогда не терял контроль. Это выбор, который я сделал. Дисциплине я научился. Твой Пол тоже мог бы этому научиться.
Сможет ли он? Я не знаю. Но мы никогда не узнаем, если мой Пол даже не попытается. Чтобы попытаться, он должен поверить.
— Импульсы насилия, — начинаю я. — Они достались тебе от родителей, не так ли?
Он всегда становится таким жёстким, когда кто-нибудь даже упоминает о них.
— Это очевидно. Но я не обязан быть таким, как мой отец.
— Нет. Но трещины всё ещё остаются, не так ли?
Пол тяжело выдыхает.
— Если этот разговор не будет конструктивным, тогда…
— Подожди. Нет. Просто я кое— что думаю о том, как ты рос, убеждал себя… заставлял сомневаться… — наконец я нахожу нужные слова. — Это заставило тебя думать, что никто никогда не сможет полюбить тебя таким какой ты есть на самом деле.
Как бы сильно мне ни хотелось это сказать, я почти жалею об этом, потому что вздрогнувший Пол говорит мне, что это поразило его, как пуля.
Он не отвечает сразу, но я позволяю тишине затянуться. С этого момента у нас нет времени ни на что, кроме правды.
Наконец Пол говорит:
— Мои родители… ты же знаешь, что они продажные люди.
— В моём мире и в некоторых других они бандиты. Гангстеры? Какое бы слово ты здесь ни употребил.
— Бандиты, — он приваливается спиной к стене, усталость сменяет его формальную жесткость. — Это меня не удивляет. Здесь они наживаются на чёрном рынке. Они перепродают продовольствие, оборудование, даже лекарства по непомерным ценам, и всё это потому, что они подкупили нужных людей, чтобы убедиться, что они получили эти поставки, в то время как продовольственные склады остаются пустыми.
