— Взялись! — тускло промямлил Ломов.
* * *
Стоя на коленях, мы с Тёмой осторожно счищали глину с костяка красноармейца, то и дело поглядывая в сторону оплывшего холма. Они все, кто пал здесь, шли в атаку, шли на смерть — вставая под пули, отрываясь от застуженной земли, родной земли, что прятала то в ложбинке, то за кочкой. А я бы так смог?
— Интересно… — прокряхтел Трошкин, выгибая ноющую спину. — А я бы так смог? Политрук кричит: «За Родину! За Сталина! В атаку!», и я встаю… А встал бы?
— Выбора, считай, нет, — сказал я сухо. — Или ползи назад, в дезертиры и трусы, или поднимайся — и вперед, на врага!
Я прикусил губу — на меня опять нахлынули не столь уж давние воспоминания о «двойнике». Какие только архивы не шерстил, но узнал немного.
Два Антона, два Лушиных. Один погиб семьдесят семь лет тому назад, другой жив-здоров. Мы как квантовая суперпозиция…
Вполне возможно, что я зря себя мучаю и никакой тайны нет, а имеет место совпадение. Пусть редчайший, да хоть единственный в истории человечества случай! Вот только как это понять?
Мотнув головой, словно отгоняя назойливые видения, я продолжил выковыривать, отбирать у земли приметы оборвавшейся жизни — настрел позеленевших гильз, пряжки и пуговицы, звездочки с серпом и молотом, бакелитовые медальоны и — маленькое круглое зеркальце. Наверное, молоденькая санитарочка выронила… Это было самым ужасным, самым тягостным. Я тщательно уводил глаза, боясь поймать отражение. Ладно, там, свое, а если из зеркальной, облупленной мути глянет кукольное личико молоденькой санинструкторши со вздернутым носиком и задорными голубенькими глазками?..
Прокопались до самого обеда, а обернешься — нарыли всего-то пятачок. Но боль в натруженных плечах ощущается весомым контраргументом.
— Перерыв! — объявил Ломов, с приятцей выпрямляя ноги. — Обедать пора.
Сложив орудия труда под приметной сосной, мы неторопливо двинулись обратно к лагерю. Павел замешкался, ну и я с ним на пару. Терпеливо дождавшись, пока командир перестанет изображать бурную деятельность, я сказал:
— Поговорить надо.
— Вечером, — буркнул Ломов.
— Сейчас! — отрезал я.
— Ну? — Паха упорно смотрел в сторону.
— Ты до каких пор будешь голову морочить Кристе? — холодно проговорил я. — Что, ко мне ревнуешь? Давай! Сколько там у нас времени до конца отпуска? Неделя? Отлично! Вот, и покорчи из себя страдальца или Отелло бледнолицего. Валяй! А потом Кристинка уедет, так и не дождавшись от тебя не то, что поступка, а даже слова! И ты больше не увидишь ее. Ни-ког-да. Понимаешь, дурья твоя башка? Вместо двух счастливых людей по земле станут бродить двое несчастных, ты и она, но лишь по твоей вине! Кристя слишком горда, чтобы подойти первой, а тебе что, трудно побыть мужиком?
