Редкая задумчивость Этаны так волнообразно перерастала в жизнелюбивые проказы, что Амина, вырвавшись из опаляющих воспоминаний, первой потянулась к неслышному запаху его губ на тонком лице.
Соблазн вступления в брак и последующей неизведанности деторождения порой раздирал ее жаждущую прикосновений шею, но так жаль было тратить на это бесценное время. И как велик соблазн скинуть бремя воспроизводства на удобно созданный конструкт чужого служения. Последние события обнажили перед Аминой то, о чем она и так читала на давних табличках – лицемерие уклада общества, где так много людей и ненависть к запретам, а также глупость каких-либо жертв во имя чего угодно. Амина поняла, что обрезала свою жизнь отторжением от мужчин, с которыми от страха вела себя грубо. Она осмыслила, как обедняли ее существование эти собственноручно возведенные стены. Они не несли за собой ничего, кроме тянущей печали в противовес шумным празднованиям до рассвета. В кипучем мире человеческого просветления нет невозможного, и даже вредоносный порядок можно подавить осторожностью. На Амину нашло какое-то оцепенение совершаемой безвозвратности и робкая надежда, расцветающая вслед за ним. Было ей так мало лет, она захотела на себе испытать цветение юности и затемненные прогулки с суженным, приоткрывающим непонятность мужчин. Хоть вдали и мерцал подорванный образ Иранны, назойливо маячащий в полустертой памяти.
Ее пробудил грубый тычок в плечо. В дымке разлепленных глаз Амина разглядела стражников Арвиума и его самого, нетвердо застывшего над ней, решая, должно быть, как уничтожить обоих – публично снять голову или замучить голодом в подземелье.
Этана… Единственный чистосердечный мальчик. Тонкокостная вариация старшего брата. Который убьет его.
В то утро полной победы Сиппара над Уммой Арвиум всей глубиной познал, что так же интенсивно, как желать, ту же женщину можно ненавидеть и бояться. Он всегда сам ставил условия, и его бесило, что Амина занимается тем же, не спрашивая его советов и вообще обходясь без него. Так и назрело решение покарать ее. Постепенно его окрыляла собственная безнаказанность, ведь неугодный ему город, посмевший не признать желанные нововведения нового правителя, за ночь склонился перед ним же, но одетым в доспехи. Он переступил через одно, другое, а кары богов, которой его так стращали с пеленок, не последовало. Прав был Ташку. Вполне возможно и изменить веру самому, и других заставить. Чему так противились глупые жрицы? За что цеплялись?
