С балкона зоркая Лахама разглядела, как медленно, словно смазанные маслом, отворяются главные ворота города. И как проказой заполоняют его сиппарцы. «Предательство, – подумала парализованная жрица. – Я должна была знать». Она выхватила кинжал с изумрудной рукояткой и, изящно выставив руки впереди себя, прокричала:
– Это буду я, самая просвещенная из своих современников, впитавшая мудрость четырех краев! Я навечно останусь страдающим бесплотным духом, ни живым, ни мертвым, помнящим земной мир, но не имеющим возможности даже поговорить ни с кем оттуда! Да будет благословенна Умма!
Лахама вонзила в свою прелестную грудь острый клинок, с сожалением порвав длинное ожерелье из экзотических шелковых нитей, привезенных умелыми мореходами – чужестранцами по загадочным южным волнам.
Народ обомлел и безмолвно смотрел, как могущественная жрица, запутавшись в длине собственных волос, падает на колени. Люди не знали, ликовать ли быстрому спасению или обернуться и увидеть полчище сиппарцев, молниеносно разрезающих всех на своем пути и разграбляющих уцелевшие дома, застрявшие на их смертоносном пути.
Слегка отдышавшись, Амина и Этана двинулись к оставленному жрицами храму богини плодородия. Неопрятно рассыпанные по полу снадобья и шерстяная туника в углу остались быстротечными следами их многолетнего становления в этих стенах. В безотчетном страхе, что их настигнет стража Арвиума, Амина, охваченная всеобщим безумством, кинулись за алтарь из неведомого камня сгущено-зеленого цвета. Камня, завораживающего глубиной и интенсивностью своих переливов. Камень был найден на священном поле древнего племени, жившего на этих землях задолго до них. Мало кто знал, что на ветру камень умел воспроизводить мелодии за счет зарубов внутри и отождествлялся у древних с полноценным божеством, гипнотизирующим и успокаивающим их страдания. Лахама как-то обмолвилась, что в нем был заложен и древний текст, но утеряно знание, как можно воспроизвести его.
В углу оба затихли, пережидая возможность чужих шагов, звучащих погребальным звоном.
– Не успели, – прошептала Амина.
Будущего теперь не было, как и потерявшегося где-то в этих душащих треволнениях точеного прошлого, пахнущего высыхающей после солености моря кожей.
– Что-нибудь придумаем, – ответил Этана, нежно поглаживая ее по волосам. – Уговорить бы рабов восстать и перебить весь этот ваш идеальный уклад, о котором вы так трясетесь!
Озябшую Амину будто начал возвращать к жизни ток этого прикосновения. Как добрый кубок вина после мерзлого служения в подвалах храма. В подвал пускали только самых доверенных жриц, чтобы в строгой секретности произвести человеческое жертвоприношение и не навредить происходящему толпой. На памяти Амины это было лишь раз и совершилось против воли Лахамы по наказу Сина, когда им грозили кочевники. Побелевшая Амина с ужасом наблюдала, как Лахама умерщвляет юношу и дает его крови стечь по давно не использующимся камням, возведенным в честь торжества жизни. Затем Амине, представляя, что это цыпленок, пришлось отделять мясо от костей для подношения богу войны. Она не спала ту ночь, гадая, как спится Лахаме, убившей цветущего мужчину, который долгие годы мог жить, трудиться и мечтать.
