Амина, едва сдерживая дрожь рвущихся наружу слез, не могла заставить себя произнести роковую фразу. Обездвиженность остальных уязвляла солнечность Лахамы, ее объем. Она заполняла собой пространство кругом. А Амина обогревалась об этот не иссякающий костер. Неужели этот источник может поникнуть? И Амина вновь останется сиротой.
– Они все уничтожили, – стонала Лахама. – Дышать не дают. Бессильна… Прежде… Могла и делала. А сейчас? Обездвижена… реализовалась их жажда власти, тешение своей сущности… Нет больше нашей действительности. А нам остается только смотреть, как рушится фундамент, на котором мы так безоглядно и буйно жили… Убежденные, что солнце и молодость прозвучат вечно.
Лахама застонала от ужасающего ее саму бессилия. Амине прежде казалось, что Лахама всегда может найти выход, повертеть собравшимися таким образом, что они даже не осознают этого. Поэтому стенания Лахамы звучали для нее поистине погребальной песней.
– Горожане не позволят ему! – убежденно отчеканила Амина.
– Они не позволят это ему в краткий срок. Если он умен, то начнет ступать осторожно, а в конце мы получим, быть может, даже больше того, о чем он грезит. Когда-то Оя хотела отнять мою власть и сама стать посредником между людьми и богом. Может, возложив эту ношу на Галлу. Но Син этим не заинтересовался.
В этот момент спада и усталости опустившая руки Амина видела перед собой человека, который узнал все, каждую эмоцию. Которому нечему больше было удивляться, нечего узнавать, даже терпкий вкус собственного крушения. Лахама знала даже то, что и благочестивцы не могут не обнажить свое пренебрежение к другим. Худшее наказание – больше не удивляться миру и не испытывать наслаждения от вещей и событий, которые прежде были вновь. Все узнать, все изведать и устать – нет трагедии страшнее.
Амина понимала, что подавлена Лахама не только из-за потери своего положения, а более из-за утраты гармонии, отлаженности того, что она с такой любовью возводила, чтобы счастливо в этом обитать. Она никогда в полной мере не обваливалась в ловушку настигшей ее власти и игры в значимость, в отличие от Арвиума, будущего подневольного переродка тщеславия и алчности.
Лахама познала что-то важнейшее, высшее, что Амина так и не уловила, и осталась привязана к своими мелким и упоительным интересам. Потому что каждодневное течение жизни и внутренние процессы с вытекающим из них фонтаном виделись ей высочайшим смыслом человеческого существования.
