– Но ведь… Арвиум утром отбыл в Сиппар с дипломатической миссией…
– Я… Не знал этого, ваше святейшество. Уверяю, в этом нет необходимости.
Оя сдвинула брови, но ничего не ответила.
– Ступай, Зиусудра, – молвила она погодя, пытаясь обуздать себя. И едва слышно добавила, – Значит, они готовы к торгу.
– Я видел знак на плече правителя. Знак Сиппара. На обратной дороге.
– У него не было ни одной татуировки, – ответила Оя, холодея.
– Я знаю. Прежде не было. Но я видел. И сейчас можно посмотреть. Это может означать только одно, ваше святейшество.
– Он не мог так поступить… Ему было не за чем.
– Он столько сил потратил, чтобы Сиппар не пошел войной на нас… Чтобы не было объединения. А сколько собственноручно выдавленных табличек он разбил, а не отослал в Сиппар? А это была его последняя жертва.
– Думаешь, это из-за истории с послами?
– Это тянулось давно. А господин не выдержал позора… Гордый он был человек.
– Но не они его убили!!! Не они! Он же уехал оттуда невредимым!
– Им это уже было не за чем. Напротив, теперь придется умасливать нового царя.
Оя схватилась ладонями за лицо.
– Это невозможно! Он не мог! Не мог так поступить! Даже если он принял их веру, я бы его простила! Зачем он пошел на верную смерть?!
– Царица бы простила. Но свободолюбивый народ Уммы – никогда. Узнай люди… Син понимал, как они ненавидят соседей.
– А если нет? И он погиб зря.
Зиусудра скорбно замолчал.
– Что же нам делать теперь? – подрагивая, спросила Оя.
– Ждать гостей.
Галла с недоброй болью смотрел на Арвиума. Давление семьи всегда вызывало в нем стылую горечь, но все неудовольствие более слабой и втайне понимающей это натуры он предпочел обратить на названного брата.
Пресыщенная обычно знать, привыкшая к самым изысканным зрелищам и яствам, с некоторой настороженностью, опустив сосуды с пивом из необработанного зерна, помогающего от хвори, взирала на рослых мужчин на арене, готовящихся к сражению. Камни главной площади города, в обычные дни пышущей зазывающими окриками торговцев и смрадом коровьих экскрементов, очистили для эпохального события.
Если бы не давление матери, Галлы бы и не было на этом турнире. Он не мог простить Арвиуму превосходства ни в чем, но один на один робел перед ним. Не мог открыто высказать неудовольствия, поэтому до сего момента давился ехидством и позволял себе только двусмысленные шуточки в сторону брата, страшась обнажения своего раненного себялюбия. К идее власти, которая витала над ним с самого рождения и часто ссорила родителей, он относился равнодушно. Всеобщая увлеченность телесным опытом внушала ему брезгливое подобие собственного превосходства. Однако образ Арвиума, искрометно бравирующего умением без надрыва выйти победителем из любой передряги, подтачивал эту шаткую уверенность. Вплоть до самоубийства Иранны, которое вырыло между Арвиумом и друзьями его детства бездонный овраг.
