Жемчужное разноголосие осеннего рассвета потревожила притихшая процессия. В синие ворота города, простирающиеся до небес, на телеге, запряженной породистым скакуном, ввезли разодранное тело Сина. Оя, которой едва ли не впервые изменило самообладание, скатилась с лестницы, ведущей во дворец, упала на колени и заголосила подобно плакальщицам для высокопоставленных чиновников. Дыхание царицы заблудилось, споткнулось. А свет разом выцвел, обесценился.
Бредущий за телегой люд молчаливо раздумывал. Взобравшись на престол, Син не предался чревоугодию и разврату, а ограничил жертвоприношения и роскошь в кругах элиты. Не в пример многим он не забыл, откуда возник сам и чьим ставленником выступал. Одна половина населения обожала его за открытие Домов табличек и расширение прав, задокументированных писцами. Другая, малочисленная, фыркала, не признавая правителя, который даже не казнил никого в свое удовольствие и не устраивал публичные порки в назидание другим. Последние годы Син жил в страхе, что начнется междоусобица – сопровождала его будто вечная зима с ее пронзительными ветрами. Что-то надломилось в нем и унесло те вспышки завороженности, которые он умел испытать, будучи молодым и впервые переживая шквал уникальных событий.
Лахама, упустившая начало сцены, с трудом подняла размякшую Ою и остервенело воззрилась на Арвиума, безучастно наблюдающего за происходящим.
– Заговорщики из Сиппара изуродовали его! – закричала Оя, когда тело Сина внесли во дворец.
– Опомнись, царица! – прервал ее Арвиум, уже успевший переброситься парой фраз со свитой царя. – Его погубила его неуемная жадность. Видно ли, два раза собирать дань с одного племени!
Оя, очарованная Арвиумом – ребенком, озорным, сообразительным заводилой, с трудом перевела на него затуманенный горем взгляд. В этот миг, пронзенный крушением всего, что было для нее свято, она неразборчиво ощутила, что его первоначальное стремление к удовольствиям произросло в непомерную жажду утверждения себя, ранее выраженную лишь в задорном помыкании друзьями. И стремление это теперь, после смерти Сина, обрушится на нее. Лахама, предостерегающая от этой нежданной опасности, заговоренным образом оказалась права. Но Лахама раздражала Ою своими измышлениями об идеальном устройстве города, мешая жить в настоящем, по накатанной, и царица не желала слушать ее.
