– А Арвиум, – продолжала Лахама, не слушая, – теперь при каждой встрече дает мне понять, что мое место скоро займет мужчина. До него дошли слухи, что на таинствах мы помогаем попавшим в беду изгнать плод из своего чрева. Будучи паразитом в теле матери и чудом выжив, теперь боится за таких же, как он. Что им не дадут появиться на свет. Не дадут всю жизнь помыкать какой-нибудь несчастливицей и спокойно смотреть и на ее работу с утра до вечера, и на родовые муки. Что, если, убив мужчину внутри себя, женщина, наконец, осознает, что может убить его и снаружи? И тогда падет их дутое величие и уверенность в собственной избранности, основанное на наших костях и зубах.
Знакомство с Этаной Арвиум начал, красочно расписав ему привилегированность своего положения. В первый же день братья, никогда не видевшие друг друга, провели в высокопарных беседах о судьбах цивилизации и неизбежности то ли немедленного перехода к новой формации, то ли возвращения к тотальной старине, презреющей все нововведения. Этану старший брат немедленно охарактеризовал как нелепого мальчика, особенно по сравнению с его собственной утвержденностью. И тамга эта мятным холодком затянула его неспокойную в последнее время душу.
Обретшие друг друга братья соревновались в белозубости и наперебой заваливали своей историей воодушевленный двор, растекающийся в ответ сдержанно-умилительной улыбкой. Этана несколько смягчал угрожающее жизнелюбие Арвиума удачно примененной шуткой или успешным переводом разговора, и завидные невесты двора скоро обратили на него свои подведенные сурьмой взоры.
Оба брата выражали силу и молодость, и весь двор Уммы покорился им, обсуждая их наружность и отношения между собой. Этана благосклонно позволил брату занять понятную ему нишу подавляющего снисхождения, а самому ему оставалось с молчаливым принятием взирать на затемненные стороны Арвиума – сомнительное отношение к жене и удивительной жрице, смотрящей на него с разрывающей смесью отторжения и тоски по тому, что она не понимала. Жрица эта с темнотой буравящих глаз все чаще мерещилась самому Этане, когда он оставался в одиночестве.
Гость благоговейно принимал почет в свою сторону. Все понимали, что от Этаны теперь зависит, быть ли войне с Сиппаром – откроет ли он истинные обстоятельства исчезновения послов или заявит, что на них напали дикие звери. Син, по всеобщей убежденности, наставшей после опьяненности мигом торжества и древних поверий, совершивший ошибку, не показывался при дворе. Город, столько лет совершавший лишь локальные набеги на строптивые племена неподалеку, не был готов к масштабной боевой кампании. Более того, теперь влиятельные вельможи задавали друг другу вопрос, почему вообще дружина Арвиума так беззастенчиво приблизилась к кипящим границам – был ли это приказ Сина или самовольничание? И отчего никто не понес наказания? Вельможи с опасением начали поглядывать друг на друга – неужто кто-то был посвящен в планы скрытного Сина по завоеванию Сиппара?
