Син, хмурый и заросший щетиной, с прищуром принял делегацию из Сиппара как отголосок произошедшего поражения. Ничейные земли отошли заклятым соседям… Они улыбались и хитрили, а Син сжимал собственные пальцы и прятал покрасневшие глаза. Оя взяла на себя тонкости дипломатии, а чужеземцы с ужасом смотрели на говорящую женщину. Они еще не знали, что большинство чиновников и писцов в Умме тоже женщины. Своим они даже вырезали часть плоти, чтобы те не вздумали посматривать на кого-то, кроме мужей. Син, не в силах ни уступить, ни договориться о компромиссе, позволил Ое предложить нежданным гостям трапезу и уютный ночлег.
За богатым столом гостей потчевали свежайшей дичью и сладчайшим вином с закусками в виде зажаренной саранчи и консервированных в соли овощей, а жрицы играли незамысловатый гимн города на арфах и лютнях. Прежде жрицы брали на себя и врачевание, но население Уммы слишком разрослось, и врачеватели образовали отдельную категорию. Разморенные потчеванием иноземцы пустились в пляс, начали хватать жриц за руки и пытаться усадить себе на колени. За столом остался лишь молодой сиппарец, с ужасом наблюдающий за разгулом своих соплеменников. Лахама дала страже знак схватить нечестивцев. Оя со злорадством смотрела на своих земляков, в скотском состоянии поправших мораль, за измену которой жестоко карали в своем городе.
Следующее утро Уммы ознаменовалось битьем барабанов и сборищем люда на главной площади города. Одурманенных сиппарцев, опухших и связанных, вели к главному храму под радостные возгласы толпы. Син и Оя мрачно наблюдали за этим с балкона. Оя несколько раз, перебрасываясь взглядом с настороженной Лахамой, говорила что-то Сину, напряженно ожидая ответа, но он лишь барабанил пальцами по коленям.
– Во имя верховных богов! – закричала Лахама, – отдайте нам вашу кровь! Вы избраны для этой чести!
В прежние времена избранных для человеческих жертв не только опаивали наркотиками, но и убеждали в недосягаемости священной жертвы. Выбранные с почетом предавались смерти, уверенные в вознаграждении в мире теней. Постанывающие от испуга сиппарцы, похоже, подзабыли забавы предков, но прельстившись загробными почестями.
Жрицы умаслили статую Марту благовониями и пустились в пляс. Один из пленников крикнул:
– Где Ташку? Он бы не позволил так поступить с нами!
Оя, побледнев, воззрилась на мужа. Тот отвел помутневший взгляд. В последний раз он запретил жене навещать сына из-за угрозы чумы. И вот Ташку исчез из заточения.
