Арвиум, раненный, восставший с холмов пепелища, лежал в богато убранной опочивальне царского дворца и гладил по щекам привлеченную Амину. А она, не жаля его, не споря, смотрела прямо и жалостливо. Ей шла эта нежданная мягкость, а ускользание вносило недосягаемую ценность. Хатаниш где-то внизу в одиночных покоях корчилась в предродовых муках, а помощь ей не подоспевала, и никто не слышал ее стоны. Арвиум не спешил раскрывать ее происхождение перед Оей и вообще предпочитал не выходить с ней на официальные приемы. Хатаниш без роптаний мечтала о цельной семье, наполненной… одобрением, и перед этим желанием сдалось даже упорство Арвиума. Но оказалось, что статус даровал лишь усталость и отторжение, ничего не приукрасив самим своим наличием.
Арвиум убеждал себя, что Оя хотела сделать ставку на него в обход погрязшего в бессильной щеголеватости Галлы, но материнские чувства к сыну препятствовали этому. Ему начало казаться, что безродность жены тянет его назад, окрашивает и саму Хатаниш в безжизненные тона. Быть может, стоило выбрать жену, угодную Ое.
Арвиум привык к самосуду по отношению к мужчинам, а Сиппарцы, враги, над которыми они заливисто смеялись и которых призывали усмирять, берегли своих мужей. Они крали себе женщин в землях, по которым проходились, и не держали ответ перед их семьями, не соглашались на договоры. Ему понравились бесчинства и безнаказанность их элиты, не оправдывающейся перед народом, как это с балкона делал Син. Недавнему предшественнику Сина приказали совершить самоубийство вместе со всей свитой, поскольку он не сделал обещанного – не протянул ирригационную систему дальше по мере разрастания Уммы. Одурманенные советники добровольно легли за своим властелином в длинный ров, где их живьем засыпали огневым песком. Арвиум не хотел бы подобной участи, дослужившись до высокого чина… Подобный исход обесценивал всю сегодняшнюю борьбу. Он рассудил, что высокое положение уже само должно было быть оправданием для них.
После этих размышлений Арвиум впал в бред. По оголенной шее плыли капельки пота, возникшие от боли борьбы тела с лихорадкой. Такой молодой и такой красивый… Она жадно распласталась над ним. Затем Амина затворила двери, оставив его с лекарем, и сползла на каменный пол, выложенный мозаикой с изображениями дельфинов и диковинных птиц.
Из углубленности комнаты она могла беззастенчиво смотреть на него, ощущая против воли зреющую жажду принять его… Обвить кольцами. Смести прочих на пути к нему. Лахаме было дозволено то, над чем они только парили… Как часто, проходя мимо, Арвиум доводил ее до исступления, не касаясь, а лишь дыша на ее шею. Амине вовсе не хотелось теперь повторять судьбу ссохшихся, дошедших до искривлений жриц, которые так и не добились права участвовать в ритуальных актах любви. Не хотелось и ворочаться друг с другом ночами, ошибаясь, что все уснули, а потом устраивать сцены ревности пополудни, застав предмет своего обожания при мирной беседе с другой. Сидя на полу, Амина твердо решила, что не хочет быть неполноценной из-за страхов и табу. Ее борьба с телесным изжила себя, а воля прочих померкла.
